Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 91 – Арсен Гуссе

– У меня было много поклонников в жизни, но всегда по два разом.

– Почему? – спрашивали ее.

– Потому что один побуждал меня любить другого. Сидя с одним, я всегда обещала себе больше наслаждения с другим. В любви необходимо реальное и идеальное; реальное – мужчина у ваших ног, идеальное – отсутствующийпоклонник.

Но не все способны отделять реальное от идеального. Сколько людей принимают идеальное за реальное! И сколько людей впадают в противоположную ошибку.

Сердце человеческое – неизведанная бездна. Напрасно станем спускаться туда с Вертером и Дон Жуаном, Альцестом и Дегрие ^[32] или, правильнее сказать, с Ларошфуко и Лабрюйером ^[33], которые в этом случае стоят выше всех семи греческих мудрецов. У всякого человека свой характер и своя страсть. Самое замечательное в этом Божьем создании – это бесконечное разнообразие. Одна душа так же мало похожа на другую, как одно тело на другое. На известном расстоянии все представляется сходным. Бюффон ^[34] сказал: это человек, это лев, это орел, это роза; но какое разнообразие для моралиста, философа, романиста, для такого философа и романиста по преимуществу, имя которого Лесаж или Бальзак. Мужчина, скажет Бюффон, будет любить женщину по закону природы; поэт скажет – по закону божескому; Евангелие повелевает любить только свою жену; Магомет учит любить всех жен, если маисовое поле достаточно велико и может прокормить их всех. Анналисты утверждают, что сердце может биться для одной только женщины, другие говорят, что сердечная привязанность может дробиться до бесконечности. Вчера Везувий сжег Геркуланум, завтра сожжет Помпею. Рассудок ли управляет сердцем, или сердце властвует над рассудком? Кумская Сивилла, египетские сфинксы, шотландские колдуньи плохо отвечали на этот вопрос. Станем ли внимать поэтам, которые одевают любовь в радужное платье, препоясывают Венеру радугой, венчают сладострастье ореолом идеального? Всюду видим ту же божественную любовь, но лишенную обаятельной простоты чистых сердцем: тут-то и начинается многочисленность жен; поэзия овладевает созданием Творца и, в своей гордости, хочет возвысить его: Гораций воспевает глаза Лидии, но обожает волосы Хлои и только что перестал восхищаться устами Нееры.

После поэзии, если не вместе с ней, наступает упадок или, если угодно, цивилизация, что все равно. Тщеславие, первенствующая богиня дня, пролило свой яд в самую глубину сердца. Тогда-то являются донжуаны. Они привязываются к женщине, потому что она известна в лесу или в опере; гонятся за другой, потому что она славится красотой в знатном кругу. Единственная любовь! Это младенчество искусства. Разве нет вечераи утра? Нет в театре залы и кулис? Когда оканчивается бал герцогинь, тогда едва начинается прыганье этих особ. Не следует ли бывать в том и другом свете? Парижанином становишься тогда только, когда принят в обеих сферах. Не восхитительно ли иметь рай у себя дома и ад у своей любовницы? Что значит счастье без слез?

В эпоху первобытной цивилизации один мужчина любит одну женщину; последняя становится слепком первого, ее душа слагается по образцу его души; в женщине отражается мужчина, в ней он любит себя и страдает, в ней он хочет умереть: это необразованный, первобытный человек. Он перестал быть целым, не имеет варварских нравов первобытной эпохи, но зато небесный луч не озаряет больше его чела; простые наслаждения кажутся слишком жалкими, их приправляют всей изысканностью невозможного и непредвиденного; вот почему одно и то же сердце обуревают две любви.