Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 73 – Арсен Гуссе

В своем ослеплении Жанна забыла об уважении к самой себе, но теперь, пришедши к Марциалу, покраснела от стыда.

– Как! – вскричала она. – Я унизилась до того, что явилась сюда.

Оставшись одна, Жанна стала допрашивать мебель, этого безмолвного свидетеля, имеющего, однако, своеобразную, нескромную физиономию. Так, в вазе на камине Жанна увидела медальон, которого там не было накануне. Она схватила его, открыла и нашла в нем портрет. Портрет этот, разумеется, был Марциала. Маргарита Омон настолько понимала вещи, что не могла оставить у своего любовника медальон с портретом другого поклонника.

– И медальон висел на шее этой девицы! – сказала Жанна, бросая медальон в камин.

Маргарита Омон оставила в комнате и другие следы своего визита. На столе лежал раскрытый роман со шпилькой вместо закладки, на подсвечнике около венецианского зеркала висела гирлянда из искусственных васильков и мака, которую Маргарита оставила тут, убирая себе голову.

Роман и гирляндаприсоединились к медальону.

Марциал не возвращался.

Жанна не хотела, чтобы мать расспрашивала, как она провела время. Правда, Жанна могла сказать, что поехала за матерью, но, прибыв к дому, не решилась войти, боясь вторичного обморока, но на все это потребовалось бы не больше получаса. Поэтому Жанна решила вернуться домой.

Проходя через столовую, она кликнула задремавшего грума.

– Если ты поклянешься хранить тайну, я дам тебе пять луидоров, – сказала она ему. – Граф не должен знать, что я была здесь в его отсутствие.

Негр поклялся всеми своими богами.

Жанна вернулась раньше матери и легла в постель, но не могла, как и прежде, найти спокойствия.

На другой день во время завтрака она сказала графине:

– Маман, я решила отдать свою руку Деламару.

– А сердце? – спросила мать, вопросительно глядя на дочь.

– Мое сердце? – отвечала Жанна. – У меня его нет.

А между тем, пока она говорила, сердце ее разрывалось на части.

Графиня д’Армальяк принадлежала к числу людей, которые уверены, что все устраивается само собой, без всякого содействия с их стороны. Поэтому она нисколько не удивилась тому, что ее дочь вспомнила о Деламаре, ибо, по ее мнению, это было в порядке вещей.

Она говорила, что новейшее общество не признает браков по склонности и что поэтому остались только браки по рассудку.

Графиня уведомила Деламара, который еще не терял надежды, находя поддержку в родных Жанны. Он явился на другой день и получил приглашение обедать с дядей Жанны.

Говорили о политике и литературе. Деламар быстро надоел Жанне, хотя та и сознавалась, что он говорит не хуже других. Разница состояла в том, что Деламар, облекшись в доспехи избитой морали, изрекал при удобном случае назидательные правила, причем так часто, что невольно рождалось сомнение, не шутил ли. Впрочем, он мирился с духом новейшего общества, и, если бы страсть к судебной карьере не охватила его тотчас по выходе из лицея, он, без сомнения, сделался бы одним из приятнейших людей.

Начав ходить в дом, Деламар изложил все свои соображения и представил Жанне будущее счастье в том виде, в каком видел его сам сквозь призму своего честолюбия. Жанна слушала только наполовину. Какой бы рай ни рисовал ей Деламар, она нашла бы его очень скучным, при условии жить там с ним. В самом деле, чем мог быть для этой разочарованной девушки идеал чиновника, начинающего карьеру в провинции? Но у Жанны достало сил оставить Деламара в том убеждении, что она разделяет все его виды.