Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 71 – Арсен Гуссе

«Могу ли я вырвать из сердца эту любовь?» – думала Жанна в отчаянии.

В десять часов она встала, принарядилась, приняла веселый вид и отправилась к Марциалу, не заходя в комнату матери. Стучась у его дверей, давала себе слово не входить, если у него был кто-нибудь. Она вызовет Бриансона и скажет ему одно только слово: «Прощай!» Разумеется, он станет ее удерживать, но она отомстит ему презрением за подобную измену.

Негр отворил дверь и, увидев Жанну, улыбнулся, как своему человеку в доме.

– Если кто-нибудь есть, то я не войду, – сказала она.

– Мы одни, – отвечал негр, – граф ждет вас.

У д’Армальяк отлегло на сердце; она переступила порог, Марциал встретил ее с объятиями, как будто после долгой разлуки.

– Целый век я не видел вас, – сказал он.

– Век, продолжавшийся только двенадцать часов.

Повторилась вчерашняя сцена, с той разницей, что завтрак вышел веселее, чем накануне, хотя радости нечаянного не было, но было наслаждение известным, которым они полнее упивались. Жанна забыла о Маргарите Омон; Марциал сознавал, что никогда еще не любил такого красивого создания, как Жанна. Он владычествовал над ней силой ее любви к нему, но в то же время чувствовал, что сам подчиняется своей любви к Жанне, и объяснить себе своей вчерашней решимости отказаться от нее не мог; все казалось ему сном: возможно ли, что он победил эту высокомерную девушку?

Десять дней сряду Жанна в один и тот же час приезжала к Марциалу. Ей пришлось десять раз солгать матери и взять в поверенные старинную свою подругу, страстную любительницу музыки, американку Анжель Гарри. Как плохая музыкантша, Жанна приводила свою мать в отчаяние, теперь же объявила, что страстно полюбила музыку и ежедневно берет уроки у своей приятельницы, вместе с которой завтракает. Графиня д’Армальяк, как известно, почти никогда не выезжала, и потому Жанна не опасалась, что мать откроет ее обман.

Впрочем, она не надеялась на продолжительность счастливой жизни; ежедневно давала она слово поговорить серьезно с Марциалом, то есть предложить ему свою руку, но хотела, чтобы мысль об этом пришла ему самому. Однако негодный много говорил о любви и ни разу не заикнулся о браке.

Наконец на десятый день Жанна решилась приступить к этому щекотливому вопросу.

– Я много об этом думал, – сказал Марциал, – но как обвенчать две позолоченные нищеты? У нас обоих нет состояния. Я секретарь посольства с жалованьем тысяча восемьсот франков, все ваше приданое состоит из бриллиантов, которые дает за вами ваша матушка; хороши мы будем среди неслыханной роскоши модных людей!

– Для меня роскошь – любовь, – сказала грустно Жанна. – Неужели вы думаете, что я мечтаю о восьмирессорных каретах и о платьях со шлейфами? Я продам свои бриллианты; счастье, поверьте мне, не разъезжает четверней.

– Но не ездит и в фиакре, – сказал Марциал.

Рука Жанны покоилась в руке Марциала; она выдернула ее с внезапным негодованием.

– Что с вами? – спросил Марциал.

– Я не прощу себе того, что унизилась до разговора с вами об этом предмете, – отвечала она. – Если б вы любили меня, то уже давно просили бы моей руки у матери. Мне, видно, суждено переходить от одного разочарования к другому.

Лицо Жанны совершенно изменилось. Она смотрела на Марциала, как будто ждала от него рокового слова.