Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 51 – Арсен Гуссе

Для большинства женщин быть красивой ничего не значит, если их не любят; быть любимой ничего не значит, если они сами не любят. Я не говорю здесь о Клименах; те только любуются своей красотой в зеркале, и губы даны им для того только, чтобы целовать свой веер.

Герцог де Банос ввел д’Армальяк, мать и дочь, в танцевальный зал. Не было ни одного пустого места, но красота творит чудеса: две невзрачные женщины встали и скрылись, словно опасаясь показаться еще невзрачнее в соседстве этой молодой девушки. Всюду слышался вопрос: «Кто это?» Жанну почти не знали, потому что она не любила общества и упрямо отказывалась от всех приглашений, наслаждаясь в своем уголке и деля время между книгой и музыкой, этими двумя друзьями, с которыми беседуешь или расстаешься по произволу. Там и сям отвечали любопытным, что новая звезда называлась Жанна д’Армальяк.

– Счастье ее, что она хороша, – сказала одна дама своей соседке, – потому что у ее матери нет ни гроша.

– Красота – тоже наличные деньги, – заметила та. – Позволили бы вы своему сыну жениться на ней?

– Нет, мой сын не так богат, чтобы заключить брак с бесприданницей.

Говорившая таким образом дама выделила своему сыну только сто тысяч франков годового дохода, поэтому тот искал миллионное приданое. С тех пор как все женатые мужчины обзавелись любовницами, какое им дело до красоты жен?

Двадцать танцоров бросились приглашать несравненную красавицу. Все они улыбались, как дитя, сорвавшее пурпурный или золотистый плод; но д’Армальяк отвечала им с таким глубоким презрением «я не танцую», что они тотчас поворотили назад, и уже без улыбки.

Жанна разговаривала с матерью, будто и не подозревая, что в зале танцуют.

– Какая ты странная, моя милая Жанна, – сказала ей графиня д’Армальяк, – точно не принадлежишь этому свету.

– Кто знает? – отвечала Жанна задумчиво. – Неужели тебе было бы приятно видеть меня среди этой толпы? – прибавила она с большим оживлением. – Взгляни на всех этих девиц, это настоящая ярмарка невест. И сколько пошлостей там говорится!

– Я в этом и не сомневаюсь; впрочем, в своей молодости я также имела минуты эксцентричности…

Жанна прервала ее:

– И была еще моложе меня.

– Пожалуй. Я хотела сказать тебе, что в свете нужно поступать так, как все поступают. Гордость не должна ослеплять нас до такой степени, чтобы мы из боязни торной дороги свернули в сторону.

– Ну хорошо, я пойду вальсировать, если меня пригласят. Прочих танцев, ты знаешь, я не люблю.

– Вальс, вальс, – пробормотала мать пасмурно, – он хорош для несчастных жен. Но рано или поздно ты составишьхорошую партию, потому что я похлопочу об этом.

– Если тебе посчастливится; ты предполагала выиграть мне приданое в лотерею, и ничего не вышло.

– Недостало только одного номера.

– То же случится и со мной; я ошибусь одним номером и вместо мужа, который должен бы озолотить мою жизнь, возьму того, что без единого су.

Кадриль закончилась; оркестр теперь заиграл ритурнель вальса Tour du monde ^[21], под звуки которого кружится весь свет.

Подошел вальсер и обменялся с д’Армальяк почти незаметной улыбкой; казалось, они были давно знакомы или принадлежали к одному и тому же тайному обществу.

Он не поклонился ей с той глубокой покорностью, с какой кланялись другие молодые люди, а сохранил природную гордость, слегка кивнув, и спросил д’Армальяк, угодно ли ей вальсировать с ним. Хотя мать не дала еще своего согласия, Жанна встала и взяла руку молодого человека, будто повиновалась своему року.