Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 49 – Арсен Гуссе

– Не правда ли, она прекрасна? – сказал мне однажды дьявол, увидев ее на Елисейских полях в ландо госпожи Трамон.

– Да, – отвечал я с удивлением, – это не красавица, а олицетворенная красота.

– Совершенная красота есть печать неба, потому что она первозданная добродетель, первенствующая над всеми прочими. Кто говорит – красота тела, тот говорит – красота души. Душа может прегрешать, переходить от одного падения к другому и погрузиться во тьму ночную; вдаться в порок, запятнать себя всеми грехами, но в минуту любви или раскаяния ее мгновенно окружает ореол невинности. Облик, созданный Творцом, не должен быть лживой маской: в прекрасном теле обитает прекрасная душа.

Дух зла искушает преимущественно венец создания: дивную душу в дивном теле. Если красота часто изнемогает, то потому, что ведет постоянную борьбу, что ежечасно подвергается опасностям, что все хотят взять от нее свою долю и одержать над ней победу. Одна только Лукреция спасла себя ударом кинжала. Елена, Аспазия, Клеопатра, Диана Пуатье, Нинон де Ланкло, Помпадур ^[20] – все испытали роковую судьбу красоты. Лавальер, как новая Магдалина, омыла слезами сладкое преступление любить.

Маркиз Сатана сказал мне, что послезавтра Жанна д’Армальяк поедет на бал к герцогине с родинкой.

– Если хотите, мы также отправимся.

– Пойдем, но с условием, чтобы вы не строили козней этому дивному созданию.

– Это значило бы заставить ее быть настороже, а я не так глуп, – качнул головой дьявол. – Кроме того, я упустил случай, но буду отомщен без всякого усилия с моей стороны. Вам хорошо известна моя система: женщины сами стремятся к своей погибели; не нужно подталкивать их, потому что иначе они способны по духу противоречияповернуть назад.

Дьявол опять сделался печален.

– Ах, – сказал он, – в прошедшем году я был слишком уступчив. – Маркиз Сатана рассказал мне о своем появлении в кругу пяти молодых девиц. – Как дурно я сыграл свою роль! Эта девушка с твердым характером. Через несколько дней она указала мне на дверь. Никакая сила не одолеет сопротивления женщины, если только она не любит, а Жанна д’Армальяк не любила меня. Она сделала еще лучше. Поставила между нами свою гордость, а гордость нелюбящей женщины есть недоступная гора.

– Почему же она вас не полюбила? Разве у вас нет власти заставить любить?

– Нет; в любви я вхожу только в открытые двери. У меня нет дара убивать добродетель. Я одерживаю победы только над женщинами, которые не защищаются. Но зато и у меня бывают минуты торжества. Хотите знать, чем кончит Жанна д’Армальяк?

– Да, хочу.

– В таком случае поезжайте со мной к герцогине.

– Поедем.

– Я давно знал герцогиню, одну из тех женщин, которые царят и правят в своем доме, потому что мужья их пристроились в области оперных танцовщиц. Правда, носился слух о двух ее поклонниках, кажется, схожий с клеветой; притом один обожатель умер, а другого она прогнала.

Для меня она была тем прелестнее, что я весьма редко бывал у нее. Когда ты имеешь сказать что-либо от души, то не следует часто видеться. Умный человек только заглядывает в салон, но не пребывает в нем. Говоря об одном из своих обычных посетителей, герцогиня выразилась: «Не знаю, что мешает мне оправить его в рамку и повесить на гвоздь в передней».

В этот вечер, когда я говорил ей о ее красоте, она сказала мне: