Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 45 – Арсен Гуссе

Раны оказались глубоки, но не смертельны: врачи объявили, что Виргиния выздоровеет через шесть недель. Но шесть недель жестоких страданий – дорогая плата за удовольствие вальсировать у Лаборд.

Некоторые из салонных девиц приняли в ней участие и навестили в больнице.

– Утешься, – говорили они ей. – Эти три раны увеличат втрое твою славу; мужчины любят женщин, о которых говоритстоустая молва, и окружат тебя целой толпой.

Господа посылали ей конфеты от Гуаша; Изабелла ежедневно приносила букеты. Выпросили для Виргинии отдельную комнату, где она почти забыла, что находилась в Hotel Dieu.

Наконец девушка выздоровела. И в четверг, в октябрьский солнечный день, около полудня за ней приехала Кора Безжемчужная.

Когда они сошли вместе, экипажа у подъезда не оказалось. Им сказали, что кучер отправился к моргу проезжать лошадей, не рассчитывая на скорое возвращение седоков. Целая толпа молчаливо шла за утопленником, которого нашли около моста Нотр-Дам.

– Взглянем на него, – предложила Виргиния, опираясь на руку покровительницы.

Они последовали примеру кучера и отправились за толпой.

Им сказали, что утопленник – молодой человек с длинными белокурыми волосами; утверждали, что он утопился «с отчаяния в любви».

– Однако, – сказала одна женщина, – он так хорош собой, что нельзя его не любить.

Несмотря на свою слабость, Виргиния ускорила шаги, так что пришла с Корой к дверям морга в ту самую минуту, когда вносили утопленника. Выражение его лица было свирепо и вместе с тем нежно.

– Это Павел! – тихонько вскрикнула Виргиния.

– Как, он? – повысила голос Кора Безжемчужная, подходя к трупу.

– Да, мой друг, но он хорошо сделал, что умер, ибо я никогда не простила бы его.

Это было заключительное слово истории.

– Видите, – сказал мне дьявол, – эта девушка бесспорно моя добыча.

– Знаете ли, история Павла и Виргинии внушает мне желание открыть роман Бернардена де Сен-Пьера ^[18] и подышать чистым воздухом девственных лесов и невинной любви.

– Так как вы все знаете, – обратился я к дьяволу, – то поведайте мне, как же умер археолог, который всюду делал раскопки с целью открыть лестницу в пирамиде.

– Археолог? Какой?

– Любезный человек, вообразивший себя историком и государственным мужем, но, в сущности, только лишь профессор.

– А, этот провинциал афинской школы, никогда не бывший ни афинянином, ни даже спартанцем. Он коверкал римскую историю, но, до́лжно сознаться, сумел умереть как римлянин.

– Ну, расскажите мне о его последних минутах.

Маркиз Сатана, казалось, старался припомнить.

– Да, да, вот в чем дело. Слушайте: я нарисую вам картину его смерти. Испробовав все, он во всем разочаровался – прикасался холодными устами ко всем чашам и не находил в них ничего, кроме горечи; бывал доволен другими, но не собой; имел стремления, но не силы; честолюбие, но не энергию. Он хотел разыграть роль оратора, но не обладал красноречием; тревожил великие исторические имена, но вызывал только призраки; ему не хватало преимущественно того, что делает людей великими: любви. Из всего человечества он любил только самого себя. И хотел умереть с единственной целью обессмертить себя или, по крайней мере, завещать своей академии славное имя, но бессмертие – гордая богиня, она подает руку только равным и забывает о подобных нашему археологу.