Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 289 – Арсен Гуссе

Но вот что случилось: однажды вечером, застав мужа в постели с письмом любовницы в руках, она подожгла постельные занавесы и убежала, заперев дверь на ключ. Хотела ли она сжечь его заживо или только доставить ему возможность предвкусить адское пламя? Он стал кричать, но прислуга спала на другом этаже. Вероятно, сцена была ужасная: он, как безумный, толкался в двери. Комната была обтянута кретоном, и в одну минуту огонь перешел с занавесей на обивку. Граф д’А. открыл окно, но можно ли выскочить на улицу в ночном костюме?

Жена, наконец, сжалилась, отперла дверь и выразила притворное удивление, как будто не сама она подожгла. Но было поздно спасать графа – не от смерти, а от обезображения.

Об этом мщении жены говорили и говорят много во всех салонах. Нашлись ей защитники, которые обвиняют мужав том, что он заставил ее испытать все муки ревности, презрения и разорения.

Когда суд решил дело об их разводе, у графини осталось не больше трех-четырех тысяч ливров дохода, с которыми она играла бы жалкую роль в свете, если бы не помогли ей родные.

Но муж был действительно жалок со шрамами на щеках и на лбу. Грустно носить рубцы от ран, полученных у семейного очага.

Разговор шел о фокусниках, которым приписывались всевозможные добродетели. По этому поводу маркиз рассказал следующее.

– Я не сентиментален, но также способен плакать и не далее как неделю назад плакал на площади Клиши. Труппа фокусников давала представление, и глотатель сабель спорил с исполином, глотающим змей.

Между тем как главные действующие лица обходили публику, собирая с нее доброхотную дань, девочка лет тринадцати-четырнадцати ходила на голове и руках, как будто была создана для того. Ради нее сыпались су, потому что она была красива и бледна, как Миньона. Я дал сто су и упрекал хозяина труппы в том, что он заставляет ребенка ходить неестественным образом.

– Не беспокойтесь, – сказал мне горластый паяц, – она забавляется больше вас и меня. Все ее счастье заключается в том, чтобы ходить вверх ногами. Посмотрите, она вертится колесом не хуже первых клоунов цирка. Можно подумать, что она там родилась.

– Стало быть, она не там родилась? – спросил я у паяца.

– У меня плохая память, и я готов присягнуть, что не помню, откуда и как она попала к нам; знаю только то, что она здесь как в родном семействе.

Паяц не кончил еще говорить, как из толпы вышел мужчина, бросился к ребенку и, взяв его на руки, вскричал:

– Моя дочь!

Но девочка как змея выскользнула из его рук и кинулась к паяцу, ища у него защиты против того, кто называл ее своей дочерью.

Мужчина подошел к ним; это был врач, у которого шесть лет назад украли ребенка.

– Моя дочь! Моя дочь! – повторял он, стараясь завладеть ребенком.

– Этот добряк болен, – сказал фокусник, перекидывая Марию на эстраду.

Отец обратился ко мне:

– Именем всего священного для вас заклинаю, помогите мне взять обратно дочь.

Я был тронут, как будто смотрел пятый акт драмы. Крик этого человека был непритворный. Я взобрался на эстраду, не заботясь о зрителях, которые думали, что смотрят комедию, так как фокусники играют свои пьесы то на открытом воздухе, то на сцене.

Паяц, в свою очередь, поднялся на эстраду, очевидно, с намерением защищать девушку.

Врач следовал за мной, уцепившись за меня, потому что от волнения не мог ни идти, ни говорить; он был близок к обмороку.