Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 271 – Арсен Гуссе

– Из-за чего она утопилась? – спросил другой.

Маркиз приподнял утопленницу.

– Взгляните, – сказал он врачу, – она не умерла, потому что смотрит на меня.

– Да, смотрит, но не видит, – отвечал, врач.

В кармане утопленницы нашли письмо, из которого узнали ее имя.

Это была девица де Монвиль.

Я хотел позволить себе роскошь и провести час наедине с самим собой, что мне редко удается.

Но едва я затворил дверь, как вошедший лакей доложил об одном из тысячи моих приятелей.

– Вы знаете, что я никого не принимаю.

Но Даниэль де ля Шене уже стоял на пороге.

– Я задержу вас не более как на пять минут, – сказал он, входя в комнату.

– Из пяти минут четыре лишние, – отвечал я с непривычной снисходительностью, – меня занимает математическая проблема, не мешайте мне.

Даниэль пробовал улыбнуться: он был бледен как смерть.

– Что с вами случилось? – спросил я во внезапном припадке сочувствия.

– Не правда ли, я сильно изменился? – сказал он. – Веселый собеседник минувшей зимы стал живым мертвецом. Но я не хочу надоедать вам своей исповедью; мне нужна только ваша подпись.

– Я ничего не подписываю, даже за других. Вы знаете, республика лишила меня всех должностей.

– Успокойтесь, мне нужна ваша подпись для того, чтобы дать больше веса доброму делу.

– Говорите.

Я придвинул кресло, но Даниэль продолжал стоять, свертывая сигаретку.

– Вам известно о существовании Общества покровительства животным?

– Дай Бог ему успеха, я уже записался в его члены.

– Теперь нужно устроить другое Общество, Общество покровительства женщинам.

– Вы шутите! Скорее следует учредить Общество предохранения от женщин.

– Не смейтесь, я говорю серьезно.

Я взглянул на Даниэля; лицо его выражало глубокую скорбь.

– О, – сказал он со вздохом, – свет уж так устроен, что плачут о животном и смеются над женщиной, которую бьют.

Даниэль швырнул шляпу на пол.

– Что же делать, если существуют женщины, которые, подобно жене Сганареля, хотят быть побитыми; нельзя спорить о вкусах.

– Прошу вас, не глумитесь, – сказал Даниэль, взяв мою руку. – Вы по моему лицу можете судить, что теперь не время шутить; я не смеялся уже в течение шести недель.

– Ваша идея кажется мне чрезвычайно оригинальной. Я разделяю ваше мнение относительно света, который интересуется больше животными, чем женщинами, но вам никогда не удастся учредить Общество покровительства прекрасной половине человеческого рода.

– Тем хуже для вас, если вы не понимаете, что современная женщина осталась прежней рабой, зависящей от нашего грубого деспотизма. Ребенком мы запираем ее в монастырь. Молодой девушкой передаем изношенному или пресыщенномумужу, который осуждает ее жить в четырех стенах. Как мать семейства, она делается рабою своих детей. Такова судьба богатой женщины. Судьба же бедной еще хуже: школа и работа, работа и школа, мастерская и безнравственность, казнь Сизифа и казнь Тантала, проституция во всех видах, если не пожизненная каторга. Сверх всего этого побои как для простолюдинки, так и для светской женщины.

Я внимательно слушал:

– Нарисованная вами картина верна. Я всегда думал, что женщина приносится в жертву, на какой бы общественной ступени она ни стояла. Жизнь ее – постоянные слезы.

– Вы поняли меня.

– Нет, не понял. Нелепо предполагать, что можно оградить женщину от горя. На детей надевают предохранительный обруч, но нельзя надеть на женщину смирительную рубашку, чтобы не допустить ее до несчастного супружества или до такой же любви. Свою роль жертвы она предпочитает роли палача.