Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 250 – Арсен Гуссе

«Во всяком случае, – подумала госпожа Моранжи, – между ними есть та разница, что один благовоспитанный человек, а другой не получил никакого воспитания».

Однако она не могла не сознаться самой себе, что ей больше нравится живописец.

Поэтому не без тайной ревности она смотрела на Пилигримку, которая сопутствовала живописцу. Впрочем, последний вскоре доказал ей, что не прикован к спутнице; он громко сказал:

– Пилигримка едет на бал, а мы отправимся ужинать, не так ли, Колиньи? – прибавил он, обращаясь к верзиле, который «раздавил» только двадцать пять кружек пива.

– Да, – отвечал Шарль Колиньи, – мы отправимся в свет, там женщинам нужно только держать себя хорошо, но не следует говорить об этом ни слова Понсару.

Говорить о Понсаре было слабой стрункой Колиньи.

Живописец подал руку госпоже Моранжи. Колиньи оторвался от вечерних журналов. Он с упрямством прочитывал все четыре страницы, хотя насмехался над всякой политикой.

В этот вечер он тем охотнее согласился бросить журналы, что встретил свою прачку, которая выразила готовность принять участие в экспедиции.

Общество направилось к цели путешествия с легкостью влюбленных птиц. В виде развлечения Колиньи повторял свой легендарный крик: «Эй, парижские буржуа, прячьте жен, идет Колиньи!»

Заглянули в кабаки, пользовавшиеся дурною славой, так как госпожа Моранжи хотела удовлетворить свое любопытство и встретить сильные впечатления. Она всюду входила с замиранием сердца испрашивала себя, как могла решиться на подобный подвиг. Впрочем, она обладала мужественной душой и стальными нервами и привыкла к приключениям во время своих далеких путешествий.

Ужинали в три часа, начав со знаменитого лукового супа, за которым следовало порядочное количество устриц всех стран и потом салат-арлекин. Госпожа Моранжи не шла дальше устриц, но прачка занялась и салатом.

– Чудесная женщина! – говорил Колиньи, посматривая на свою прачку. – Она на сто локтей выше прачки Дюфрени, потому что последняя вышла замуж за внука Генриха IV единственно по той причине, что тот писал ей счета, эта же никогда не подавала мне счетов.

И Колиньи поцеловал прачку с таким увлечением, что живописец последовал его примеру и поцеловал госпожу Моранжи.

Возвратясь домой, молодая вдова заглянула в свое сердце.

– Жаль, – сказала она, – я люблю этого живописца и хотела бы, чтобы дни превратились в ночи.

Однако ни на другой, ни на третий день она не осмелилась явиться в «Мертвую крысу», опасаясь быть узнанной, притом же она не могла победить в себе чувства достоинства, которое препятствует женщинам пасть.

– И, однако, – говорила она, – я люблю этого живописца.

Любовь оказалась сильнее; решив не видеться больше с живописцем, госпожа Моранжи чувствовала невольное влечение к нему, так что в один вечер приехала в знаменитую кофейную. Посетителей было еще мало. Пилигримка гадала на картах одной из своих приятельниц. Окончив гадание, она обратилась к госпоже Моранжи:

– Эй, женщина в черном платье, не хотите ли знать будущее? Карты никогда не лгут, когда я гадаю, потому что я умею их раскладывать. Подойдите же, я скажу вашу судьбу.

Госпожа Моранжи лениво подошла к Пилигримке. В «Мертвой крысе» нельзя чваниться, и потому великосветская дама с притворным удовольствием слушала предсказания гадалки.