Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 235 – Арсен Гуссе

С этими словами Матильда подала Жанне вскрытый конверт.

– Кто его распечатал? – спросила д’Армальяк, взяв письма.

– Не я! Клянусь, что для меня конверт был запечатан.

– Кто вам сказал, что я знаю молодую особу, которая писала эти письма?

Жанна проницательно смотрела на Матильду.

– Вот в чем дело, – отвечала бывшая тряпичница, – к своему несчастью, я встретилась у Бриансона с Боярышником, настоящей его любовницей, потому что она хочет быть хозяйкой в доме. Она всюду роется, доискиваясь тайн прошлого и настоящего времени. Я сочла своим долгом украсть у нее эти письма, которые она сама украла.

Матильда говорила с таким простодушием, что Жанна не могла решить, знала ли та настоящее имя особы, написавшей эти письма.

– Кто сказал вам мое имя? – спросила она.

– Боярышник, вздумавшая ревновать к вам. Но Бриансон поклялся, что знает вас лишь вследствие знакомства с одной из ваших приятельниц, имя которой он никогда не скажет.

Жанне было прискорбно благодарить одну из любовниц своего поклонника.

– Благодарю, – обронила она, кланяясь с некоторым высокомерием, – я не забуду вас.

Матильда ушла с радостным сердцем. Не хотела ли она доставить себе случай взглянуть, как светские девицы относятся к своим грешкам? Или сравнить себя с Жанной и потом сказать: «Графини ничем не лучше тряпичниц»?

После ухода Матильды в комнате Жанны можно было слышать монолог, достойный древнего и нового театра.

Этот монолог был выражением негодования Жанны насебя.

– О, моя гордость! О, моя погибшая чистота! О, моя униженная красота! Что остается мне, кроме моего падения? Я дошла до того, что вынуждена благодарить эту девушку, принесшую мне клочки моего растерзанного сердца! Я не девушка и не женщина! У меня уже нет ни чистоты душевной, ни беспорочного имени! Нося жемчужное ожерелье герцога Обаноса, я утрачивала, одну за другой, все жемчужины моей графской короны. Я умерла для всего прекрасного и уже чувствую, что свет оттесняет меня в полусвет. Напрасно смеюсь я над другими, я не лучше их. Нет, для меня ничего не осталось, кроме раскаяния. Но будет ли оно принято Небом?

И, помолчав с минуту, Жанна опять начала осыпать себя укоризнами.

– О, моя гордость! – повторяла она с рыданием. – Я любила тебя, как прекрасную мраморную статую, как силу и свет моей души, и что же? Я низвергла тебя к ногам этого человека, пожертвовала тобой, попрала, разбила на тысячи кусков!

Рыдания прервали монолог Жанны. Она была прекрасна в своей скорби.

– О, моя гордость! – повторила она еще раз и, опустившись на колени, стала молиться – за Марциала.

Кто похитил Жанну д’Армальяк? В Париже распространился слух, что она исчезла.

Стало быть, ей, воплощенной страсти и увлечению, было скучно в обществе княгини? Допытывались, допрашивали, но ничего не открыли и разочаровались, как после плохого спектакля. Притом же не вечная ли это комедия человеческой глупости? Видев одного фата, вы видели всех. Видев одного глупца, вы видели всех. Видев одного умного человека, вы видели одним глупцом больше. Какой умный человек не хранит, подобно всем, печати первородной глупости? В обществе насмешливой княгини Жанна выучилась смеяться над всеми; она подметила слабую сторону страстных женщин, как подметила недостаток сердца у добродетельных женщин; она решила, что ученый – тот же глупец, но набитый специальностью; финансист – олицетворение дебета и кредита; законовед – враг права. Она не имела притязания на философию, но, сама того не зная, составляла жестокие суждения о человечестве; поэтому над самыми серьезными вещами она смеялась, как скептик, – она, жаждавшая только веры в любовь.