Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 237 – Арсен Гуссе

Но этот спутник ехал тогда по другой дороге: Жанна узнала, что Марциал, проведя неделю в Трувиле, где ежечасно встречал Боярышника, уехал с ней в Венецию.

Отправься он в другой город – Лондон, Берлин, Рим, – Жанна не была бы так жестоко поражена. Но уехать в Венецию, городвлюбленных, Венецию, которая манила ее в то еще время, когда она играла в куклы, – это значило нанести новое оскорбление ее сердцу и любви.

Вечером Жанна не приехала к княгине в урочный час; в этот вечер все были скучны; известно, что Жанна приносила с собой веселость и ум. Княгиня решила, что госпожа Трамон или герцогиня *** пригласили Жанну в театр; княгиня дулась и говорила: «Не обращайте внимания на мое зверское лицо; я готова грызться, до такой степени зла на Жанну».

Жанна была половиной ее жизни.

На другой день рано утром княгиня поехала к графине д’Армальяк.

– Я в отчаянии, – сказала мать, обливаясь слезами, – вчера вечером Жанна ушла в монастырь.

– В какой?

– Не знаю. Она сказала, что поедет к вам, но сегодня утром прислала письмо, в котором говорит, что я больше не увижу ее. Впрочем, уже давно я предчувствовала эту развязку.

– Тем хуже для меня, – сказала княгиня, – но тем хуже и для нее, потому что она жестоко ошибется.

– Да будет воля Божья! – сказала графиня д’Армальяк и, подняв глаза к небу, прибавила вполголоса: – Самое грустное то, что распространится слух, будто ее похитили.

– И никто не поверит, что она ушла в монастырь! – закончила княгиня.

Если вы, сударыня, никогда не ревновали, если никогда не питали страсти, если никогда мысленно не заходили в эту область, то закройте книгу – вы не поймете, до какой степени сумасшествия может дойти женщина, когда ею овладеет любовь.

Жанна бежала от матери, бежала от самой себя, надеясь достигнуть забвения; вот почему она ушла к одной из своих знакомых в женский монастырь Святого Андрея.

Эта знакомая, не любившая мира, несколько раз писала ей, что желанный берег здесь, у креста, в молитве и уповании на Бога.

В первый день Жанна думала, что она спасена, проведя несколько часов в раскаянии.

– Да, – говорила ей знакомая, – здесь истинный берег и надежное прибежище. В мире я нашла только крестный путь; каждый шаг был запечатлен тайной скорбью; каждая надежда искупалась слезами. Я жаждала жить, теперь жажду умереть; я вижу, что на земле прекрасна только душа, потому-то она искра божества.

Разумеется, знакомая укореняла в душе Жанны намерение отказаться от света и самыми нежными красками рисовала ей поэзию монастыря, церковные торжества, глубокий мир сердца. Жанна поцеловала ее и поблагодарила за приглашение поселиться в монастыре.

Но наступила ночь, и вместе с ней рассеялись все мечты. Жанна не спала; в ее душу не снизошел мир, в ней по-прежнему ревела буря; ее сердце не хотело спокойствия и требовало жизни среди грозы, тщетно старалась она укротить его, в нем по-прежнему вмещался целый ад.

Увидевшись на другой день со своей знакомой, Жанна призналась ей, что не чувствует себя достойной этого убежища.

– Для тебя, живущей в Боге, это настоящая жизнь, – сказала она, – для меня же – вынужденное раскаяние; я здесь точно в могиле. Если бы была возможность тотчас умереть, я завернулась бы в саван, послав последний привет земле и уповая на Господа; но я сошла в могилу, прежде чем умерла, и потому-то я поднимаю надгробный камень и ухожу.