Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 239 – Арсен Гуссе

Марциал, сидевший к ним спиной и болтавший с Боярышником, не заметил приближения дам и потому очень удивился, когда Боярышник сказала ему:

– Парижанки!

Он повернул голову и увидел шедших прямо к нему княгиню и Жанну.

Д’Армальяк шла за княгиней, надеясь, что последняя молча пройдет мимо беседовавших; но княгиня, подойдя к Марциалу на четыре шага, закричала ему:

– Здравствуйте, Бриансон, я думала, что вы сидите на Итальянском бульваре.

Марциал встал и поочередно поклонился обеим дамам с более или менее почтительной веселостью, потому что никто не печалился сильно.

– Как, это вы, княгиня? Нельзя не сознаться, что в Венеции вы на своей земле.

– Вы сказали глупость, во-первых, потому, что здесь нет земли, а во-вторых, потому, что приравниваете меня к этому престарелому городу, живущему прошлым. Вам известно, что мне еще нет тридцати лет.

– И никогда не будет.

Д’Армальяк и Боярышник молчали; первая вертела зонтиком, точно собиралась ударить им, вторая не знала, как держать себя.

– Это настоящее мороженое? – спросила княгиня, садясь. – Мне постоянно кажется, будто я все вижу только на рисунке.

– На рисунке! – ответил Марциал. – Здесь их несчетное количество, но я предпочитаю живые картины, и одну из них вы увидите, отправясь на Риальто: настоящее очарование для глаз.

Марциал отодвинул стул и сел рядом с княгиней, чтобы отделить Боярышника от этого поля битвы страстей, ревности, кокетства и ума.

Разумеется, д’Армальяк села сзади княгини, так что обе соперницы были вне арены.

В присутствии Марциала и Боярышника Жанна испытывала меньшее волнение, нежели во время путешествия, предпринятого в припадке любовного умоисступления.

Она сознавалась невольно, что Бриансон был по-прежнему обворожителен. Своей насмешливостью он смягчал все перипетии, и при нем события не становились смешными; он всюду проливал каплю философии, которая препятствовала чувству превращаться в человеческую глупость.

При нем нельзя было смотреть на вещи с трагической точки зрения. Д’Армальяк испытала это несколько раз и, уже возвратясь домой, впадала в печаль. Чувствуя себя столь спокойно в этот день, несмотря на присутствие Марциала, она задавала себе вопрос, как могла быть до того сумасшедшей, чтобы ехать за ним в Венецию. Но через полчаса, когда Марциал скрылся с Боярышником, она снова сделалась добычей всех мук страсти и отчаяния ревности.

В течение получаса Бриансон и княгиня вели разговор, полный юмора и ума. Боярышник стала читать итальянский журнал, хотя ничего в нем не понимала, Жанна же потребовала «все, что нужно для письма», и притворилась, будто занята писанием.

Обещали увидеться, но не спросили позволения у Жанны, тем менее у Боярышника.

– Вы с ума сошли, княгиня, – сказала д’Армальяк, между тем как влюбленная чета плыла по большому каналу, – разве мы можем видеться?

– Отчего же нет? Он настолько благовоспитан, что придет к нам без этой девицы. Ему известно, что мы остановились в гостинице Даниели, и вы увидите, что он явится сегодня же вечером.

– Надеюсь, что нет; впрочем, если не виделись в Париже, то не следует видеться и в Венеции.

– Полноте! Вы хорошо знаете, что французы, попав за границу, видятся, не беспокоясь ни о прошлом, ни о будущем; это ни к чему не обязывает по возвращении в Париж.