Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 241 – Арсен Гуссе

Я не стану водить вас вместе с княгиней и д’Армальяк по Венеции.

Они встретили нескольких знакомых обоего пола, как парижан, так и иностранцев. Венеция – пустыня, но в ней никогда не бываешь одиноким. Город тем приятнее, что не встречаешь в нем глупцов. Последние сюда не ездят.

Через месяц Жанна и княгиня были в Трувиле.

Другое море, иное зрелище. Но тщетно бежала Жанна от самой себя, она не могла изгладить в своем сердце образ Марциала.

Приехав в Трувиль, д’Армальяк встретила в лесу Бриансона в карете иностранной княгини, которая, подобно буре, проносилась три или четыре раза через Париж.

Герцог Паризи ввел ее в моду, и княгиня продолжала носить золотой кинжал, какой обыкновенно дарил герцог своим любовницам.

Быть может, еще не забыли золотых кинжалов герцога Паризи; полюбив женщину, он втыкал ей в волосы маленький золотой кинжал, который служил, так сказать, признаком победы; однако герцог не расточал этих кинжалов, бывших символом любви, и не давал их первой встречной. В парижском свете еще помнят, что одна красивая и чересчур романтическая девушка закололась подобным кинжалом.

Некоторые светские женщины, попавшие в полусвет, бесстыдно украшали себя этими кинжалами, точно отнятым у врага знаменем. Даже некоторые великосветские женщины употребляли эти шпильки нового рода, как будто последние были введены в моду.

Княгиня носила кинжал не в волосах, а за поясом. Стоило полюбоваться на нее в тирольской шляпе с развевающимися перьями и вуалью. С величием королевы она носила воротничок à lа Marie Stuart ^[90] и ни перед кем не опускала взоров. Как взгляд, так и улыбка ее были дерзки; она, казалось, презирала и смеялась над всем в мире. Красота ее была чисто пластическая; что же касается души, то, сколько я знаю, ничего подобного у нее не имелось.

Национальность ее скрывалась во мраке неизвестности, но, судя по всему, она была знатного происхождения.

Светские или, правильнее сказать, внесветские люди хорошо знали эту княгиню, которая, как вихрь, пронеслась через Париж. Это была Юнона-тучегонительница, она зажигала молнию и поднимала бурю; так как она была прекрасна, то все спешили приобрести ее благосклонность, предчувствуя, что столь необыкновенная и взбалмошная красавица недолго пробудет в Париже; мир был тесен для нее. Она путешествовала, как облако по прихоти ветра, – я хочу сказать: повинуясь своему капризу. Из-за безделицы мчалась из Парижа в Ниццу, из Ниццы в Венецию, из Венеции в Петербург, из Петербурга в Лондон, из Лондона в Париж. Она так же легко отправилась бы в Новый Свет, как едем мы в Версаль. В мое последнее пребывание в Венеции она поехала в Мадрид, желая видеть торжественный въезд молодого короля, и в тот же день отправилась в обратный путь, между тем как однамолодая парижанка, живущая на острове Святого Людовика, едва-едва решилась добраться до Триумфальной арки.

Я не скажу ее имени и буду, если угодно, называть княгиней Три Звездочки.

Это олицетворенное увлечение. Никогда не имела она времени заглянуть внутрь и «познать себя». Кто она? Она сама того не знает; ей известно только то, что она храбра и ничего не боится, что она прекрасна и торжествует над всеми. Есть ли у нее сердце? Душа? Какое ей до них дело – она живет день за днем. Существует ли для нее завтрашний день, помнит ли она вчерашний? Нисколько. Ее красота надменна, ужасна, беспощадна; она рождена такой и никогда не подчинится страсти; она будет влачить за собой целый легион влюбленных, улыбающихся или приходящих в отчаяние; она станет равно смеяться над слезами и улыбками; как бы ни была велика жертва, она сочтет себя достойной ее: это скорее идол, чем женщина.