Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 189 – Арсен Гуссе

Он находился в странном волнении, сидя рядом с Матильдой. Несмотря на романтичность, Роберт был не способен воспылать страстью к женщине, поднятой на улице, с крючком в одной руке и с корзинкой в другой. Но молодая тряпичница, нечесаная и оборванная, производила на него какое-то обаяние своими живыми глазами, серьезным выражением и болезненной бледностью.

Уже не первый раз она возбуждала любопытство бульварных парижан. Взглянув на нее раз, хотелось взглянуть во второй, и невольно рождался вопрос: «Как попало сюда это личико?»

Я говорю об ищущих и находящих. В Париже большинство идет своей дорогой, никогда не видя ничего; но утонченные знатоки проникают всюду. Ничто не ускользает от их взоров, так как они не останавливаются на обыкновенных вещах. Это целая наука. Существуют художники, которые никогда не сумеют дать надлежащее освещение своим картинам, потому что никогда не уловят луча; точно так же существуют любопытные, которые никогданичего не увидят, потому что не умеют видеть живописное.

Матильда часто замечала, что ею любуются. Будучи цельной натурой, чувствуя «нечто», предугадывая свое время, она отказалась до тех пор от кокетства. При ней можно было говорить о ее красоте, и Матильда даже не поворачивала голову. Другая стала бы строить глазки, рядиться с целью возвысить свою красоту. Но она отвергала это, зная хорошо, что чем беднее был ее наряд, тем сильнее поражала ее красота.

Она обладала кокетством в противоположном смысле: щеголяла своими лохмотьями.

Но у нее было кокетство опрятности, можно сказать, страсть к чистоплотности, которая у тряпичницы достойна Монтионовской премии.

В доме Матильды часто недоставало воды. Мать называла ее форелью, потому что она не выходила из воды. Ночью Матильда мыла руки и ноги у каждого фонтана.

Роберт с первого же взгляда заметил красивые руки Матильды. Он заметил также и то, что тряпичница недурно обута, хотя ботинки принадлежали двум парам. Чулок совсем не оказалось.

Но какое платье! Настоящие Истинные лохмотья серо-грязного цвета, полинявшие, истрепанные, разорванные, висевшие лоскутами.

А сверху половинка красного платка, едва прикрывавшая одно плечо.

«Несчастная, – подумал Роберт, – я уверен, что на ней нет рубашки».

Ему пришли две мысли: одна говорила его страстям, другая – уму.

Первая мысль: «Ты вымоешь эту девушку, сожжешь ее платье, обнимешь, прижмешь ее к сердцу. Она перестанет быть тряпичницей и будет воплощенной молодостью».

Другая мысль: «Ты спасешь эту девушку от гибели и нищеты, покажешь ей ничтожность страстей и бездну любви, прикроешь ее наготу, отведешь в приют, где научат ее познавать Бога».

Роберт колебался между двумя этими мыслями. Он отрекся от всех дурачеств, и для него было все равно, считать одной любовницей больше или меньше.

И, однако, тряпичница имела некоторую прелесть для пресыщенного сердца.

Но мог ли Роберт забыть ее платье? Для его любви эти лохмотья были бы одеждой Деяниры; напрасно скинула бы их Матильда – запах и вид отрепья преследовали бы Роберта.

Поэтому он велел ехать на улицу Прованс, чтобы там нарядить Матильду.

На этой улице живет много Аспазий и Фрин, еще находившихся в первом своем периоде.

Первый период самый лучший, потому что это период юности.

Восьмирессорной каретой служит для них виктория по сороксу в час; их портниха – торговка платьем, имеющая одежду для всякого времени года, весеннюю для лета, летнюю для осени, осеннюю для зимы и зимнюю для весны.