Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 165 – Арсен Гуссе

– О нет! Двадцать четыре часа. Герцог принадлежит мне, и я хочу отнять его у этой светской девушки.

– Так вы решились войти в дом?

– Да.

При этом Земной Ангел позвонила.

– Пойдемте со мной, – предложила она.

Обдумав все, Марциал, как порядочный человек, не желающий заводить ссоры из-за пустяков, решил не входить в полночь в дом человека, с которым не был знаком.

– Без сомнения, вы пошлете ему свою карточку, – сказал он госпоже Флерио, – отдайте в то же время и мою карточку; это произведет драматический эффект.

– Но вы не войдете?

– Нет, но буду поблизости ожидать вас. Если герцог рассердится, то может сам прийти ко мне.

Таким образом карточка Бриансона попала к испанскому гранду одновременно с карточкой госпожи Флерио.

Жанна, как уже сказано, побледнела; герцог разгневался.

Онпоспешил в переднюю узнать о причине ночного посещения, но, к своему удивлению, не нашел Бриансона; в нем заговорила ревность.

– Что это значит? Вам нужен кавалер, который проводил бы вас сюда?

Боясь лишиться богатого поклонника, госпожа Флерио повернула к нему свое очаровательное личико и самым нежным голосом сказала:

– Я приехала одна; приехала потому, что люблю и не могу жить без вас.

– Однако надо привыкнуть к тому, – прошептал герцог, гнев которого еще не утих.

– Это жестоко.

При этом на глазах Земного Ангела навернулись слезы.

Испанский гранд был побежден. Подобно Бриансону, он любил утешать женщин.

– Приезжайте завтра, и я осушу ваши слезы, если вы еще будете плакать.

– Завтра – значит целый век; теперь в моде говорить: «Пришла – значит остаюсь».

Испанский гранд нахмурил брови:

– Будьте благоразумны, иначе я никогда не увижусь с вами.

Он снял бриллиантовый перстень и надел его на палец госпожи Флерио. Последняя хотела возражать, защищая свое право убежища, но была ослеплена блеском большого бриллианта в перстне. Это не было победой, но и поражением не являлось. Госпожа Флерио настолько хорошо знала своих поклонников, что не могла поступить безрассудно, и потому, пожав руку герцогу и подставив ему лоб для поцелуя, сказала:

– Повинуюсь. До завтра!

Вернувшись в большую гостиную, куда скрылась д’Армальяк, герцог опять принял веселый вид.

– Это простое недоразумение, – сказал он, – дама приехала одна, но по ошибке послала чужую карточку вместе со своей.

У Жанны отлегло от сердца.

– Что вас встревожило? – спросил герцог. – Ваша особа здесь священна и неприкосновенна.

– Да, – отвечала она, стараясь улыбнуться, – священна и неприкосновенна.

Герцог хотел доказать ей, будто не верит этим двум прилагательным, но Жанна была так же неприступна, как вчера; она не разыгрывала роли Дианы или Юноны, но умела одним холодным словом или смехом обуздывать желания герцога. Поэтому испанский гранд чувствовал, что чем ближе подходит к ней, тем труднее покорить ее, и это самое раздражало его до последней степени, тем более что он угадывал ее приключение с Бриансоном. Разумеется, герцог даже не намекал на последнее; впрочем, он хорошо знал женщин и был убежден, что не так легко победить любившую женщину.

Напомни он Жанне ее любовь к Марциалу, дело его погибло бы безвозвратно, аон глубоко полюбил эту девушку.

Но к его страсти не примешивалась печаль, как к любви Марциала, который теперь любил Жанну ради нее самой и ради Маргариты Омон. Живая украсилась в его глазах всей поэзией умершей. Он любил двух женщин, и обе эти любви слились в одну. При одном имени Жанны сердце его билось сильнее. В ней совмещалось для него все прошлое и все будущее.