Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 142 – Арсен Гуссе

Она еще не умела носить платья. Выскочки воображают, будто платье наряжает вас, тогда как в самом деле необходимо обладать искусством носить его.

Я познакомилась с ней около этого времени; она казалась неловкой и некрасивой в шелковых юбках, тогда как была прелестна в хлопчатобумажных. Некоторые женщиныне сливаются с платьем в одно целое: женщина сама по себе, платье тоже само по себе.

Не думаете ли вы, что Трубка, истратив на одежду четыреста девяносто франков и оставшись в Баденской гостинице с десятью франками в кармане, была счастлива? Нет, она принялась плакать; отдохнув, опять заплакала.

Причиной ее слез было то, что она не любила полномочного министра. А знаете ли почему? Потому что не переставала любить своего первого поклонника. Она в этом не хотела признаться себе, но дело обстояло именно так. Трубка старалась изгнать из сердца эту страсть, особенно когда министр завел ей собственное хозяйство на улице Колизея. Она пробовала доказать себе, что дипломат совершеннейший человек; он говорил с ней как утонченный придворный, обещал парное купе, подарил уже браслеты и серьги, сулил мебель в стиле Людовика XVI, учил ее на фортепьяно, одним словом, хотел сделать из нее модную девицу.

Трубка приходила в восторг, но страдала тоской по родине, подобно солдатам, которые, родясь в отвратительном селении, умирают с тоски о нем в самом обворожительном краю.

Перед ее взорами постоянно носился образ серебряника. Это был красивый малый, широкоплечий, остриженный под гребенку, с насмешливой улыбкой и лукавыми глазами. В нем было что-то бесовское.

Трубка полюбила его, и полюбила не на шутку. Серебряник говорил с нею грубо, обращался еще грубее, и если не замахивался, то нередко давал пинка. По его мнению, он поступал как подобает мужчине. Дипломат казался Трубке слишком женственным. «Конечно! – сказала она через четыре дня. – Я не могу жить без Адольфа».

Так звали ее первого поклонника. Но что сказал бы Адольф, узнав, что его Катерина взяла подарки от аристократа, ибо Адольф был демагог, клявшийся Рошфором ^[57].

Трубка дрожала при одной мысли об этом. «Он упоминал как-то о Бруте, – говорила Трубка, – он убьет меня».

Адольф соглашался брать подарки от Катерины, но его демагогия воспрещала ему идти дальше.

Когда она была кухаркой, Адольф удостаивал обедать в кухне и увеличивать ее кухонные счета, помножая суммы; но позволить подобному ей ангелу связаться с полномочным министром – вот чего не допускал его надменный республиканизм.

Я знавала Адольфа: он при следующей Коммуне велит расстрелять вас всех за то, что вы были в сношениях с принцами королевской крови.

Как выйти беднойТрубке из этих обстоятельств? Вернуться к графине Сомбрван и снова нарядиться в передник – не хватало мужества; не видеть больше Адольфа – хуже смерти; не получать толчков от этого республиканца без страха и упрека, не распевать с ним романсов, введенных в моду Терезой, не ходить с ним по понедельникам – Адольф справлял в этот день воскресенье – по тавернам в обществе подобных ему забубенных голов, было трижды невозможно.

В глазах министра девица приобретала бо́льшую и бо́льшую красоту, побледнев от печали. Но она не хотела умереть с горя и придумала следующую комедию.

Она взяла к себе в услужение одну из прежних знакомых по лакейской, одно из тех созданий, которые пригодны ко всякой должности как в кухне, так и в комнате. «Милая моя, – сказала ей Трубка, – спаси меня от отчаяния, сходи к Адольфу, скажи ему, что я теперь в услужении у госпожи Креси, знаменитой кокотки. Когда же он придет, впусти его в кухню по черной лестнице, дай вина и скажи, что я сейчас приду. Затем, узнав о его приходе, я тотчас наряжусь в свое кухонное платье, сбегу к нему, и мы будем веселиться, как в былое время. Не правда ли, комедия будет хороша?»