Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 132 – Арсен Гуссе

Дервьё была моей крестной матерью; она убаюкивала меня песенкой, которую сложила для Гимар.

Бомениль пропела мне эти стихи голосом удавленной кошки на старый мотив Рамо, если не ошибаюсь. Без сомнения, она потому помнила так хорошо эту песенку, что та была ее первой песней. Потом она снова стала рассказывать, повторяя иногда одно и то же несколько раз.

– Благодаря матери и Дервьё, я, так сказать, была воспитана вОпере и потому не различала добра от зла, если только не справлялась со своей совестью. Меня даром обучали лучшие преподаватели пения: я была как бы ребенком всей труппы. То же самое надо сказать и о моей сестре, которая училась танцевать у Вестриса. Хотя она была моложе меня на два года, однако мы дебютировали почти в одно время. Я играла Энону, когда поставили «Федру» Расина, обезображенную Гофманом; во мне нашли больше красоты, чем голоса. Вскоре я играла Гипсифилу в «Золотом руне»; решили, что я бесподобно пела в ту минуту, когда Медея закалывает меня; на этот раз успех был поразительный. В тот же вечер положили дать мне две тысячи четыреста ливров в год, что сильно встревожило первых персонажей; но на другой день они буквально взбесились, узнав, что граф де Вильер, на которого все зарились, предложил мне тысячу луидоров за супружество в течение года с днем. В домашнем совете я не имела голоса, но мать решила, что если тысяча луидоров будет уплачена в первый же день, то я в течение 365 дней буду принадлежать графу де Вильеру. Таким образом заключались в то время браки; теперь мужчины требуют приданого, а сто лет тому назад сами давали его.

Впрочем, странное было тогда время.

Поверите ли, что моя сестра дебютировала в балете «Первый мореплаватель»? Вестрис танцевал сарабанду на солнце; сестра изображала дикарку, которая до того стала кротка и нежна, что заслужила прозвание Амура. Через несколько дней мы вместе отправились играть при дворе «Эдипа в Колоне».

Когда играли «Данаиду», весь Париж говорил о сестрах Бомениль. Музыкант поцеловал мою сестру после первого балета; это был Сальери, а его друг Глюк пришел в такое восхищение от моего голоса и методы, что обещал дать роль Дидоны, которую поставили сперва при дворе.

Если вам не скучно, то скажу, что около этого времени я заменяла Мальяр в «Диане и Эндимионе».

Бомениль запела знаменитую арию Cesse d’agiter mon âme ^[51].

Но остановилась на первом стихе.

– Это лебединая песня, – продолжала она, – что делать, недостает духа. Ах, если бы возвратить хотя один час молодости, когда я была соперницей Дозон по красоте и Сен-Гюберти по голосу!

Поэты много писали стихов, когда я играла одну из женщин «Пенелопы», но помню только стихи на Мармонтеля: