Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 129 – Арсен Гуссе

Не думайте, чтобы я сделал драгоценную находку: конечно, эта мебель не отличалась такой мастерской работой, как в Трианоне, но все же имела характер того времени. Сырость, мухи, пауки, черви и крысы коснулись всего и всюду оставили свои следы. В двух шифоньерках из розового дерева оказалось лишь несколько позеленевших медных сосудов; китайский лакированный столик держался только на трех ножках; два кресла по сторонам камина, казалось, играли в фантастическую игру.

Как уцелели часы, которые, быть может, не указывали времени в течение века? Это было порядочное изделие из мрамора, с позолоченными украшениями, представлявшие греческий храм с Минервиной птицей наверху. Неужели этот механизм указывал часы мудрости?

Я предположил, что прежние владельцы домика, без сомнения, оставили эту старинную мебель на случай своего приезда.

В самом деле, домик мог служить дачей для парижан, живших близ Сен-Жака. Быть может, прежние владельцы жили в провинции и останавливались здесь, приезжая в Париж.

Между тем наступила ночь. Я захотел взойти на первый этаж. Уходя из маленькой гостиной, заметил на камине, над зеркалом, небольшую картину, подражание «Купальщицам» Ватто.

Вернулся к камину и тогда только увидел две пастели, представлявшие двух женщин, улыбавшихся здесь в течение целого века, в шелковых платьях и со взбитыми напудренными волосами. Я поклонился им, как старинным знакомым. Сумерки не позволили мне рассмотреть, хороша ли живопись, но выражение грустной веселости проникло мне в сердце; казалось, я помолодел на сто лет, или, правильнее сказать, в меня снова переселилась моя душа XVIII века, ибо я убежден, что жил в то столетие.

Я хотел продолжить свои открытия и взошел на первый этаж. Дом был невелик, и вскоре я побывал везде. Из трех спален в одной только уцелели кровать и стол; кровать с балдахином, на котором еще висели шелковые занавесы с большими цветами, полинявшие от солнца; на столе лежала салфетка,вышитая какой-нибудь феей XVIII века. Перед кроватью стояли два кресла во вкусе Людовика XV, обитые коврами Бове, на которых были изображены амуры, но уже полустертые и не улыбающиеся более.

От всего веяло холодом времени. Я открыл окно на запад, чтобы впустить угасающий свет дня, но рама с треском упала в сад.

Меня могли принять за вора.

«Конечно, – говорил я себе, – если меня захватят здесь, то будут иметь полное право отвести в тюрьму».

Вероятно, оконная рама не застучала сильно при своем падении, потому что никто из соседей не обратил внимания на звук. Однако мне показалось, что в саду кто-то вскрикнул.

Я спустился вниз и в окно, освещавшее лестницу, увидел неожиданное зрелище: женщину, одетую в черное и стоявшую на коленях около виноградной беседки.

Без сомнения, ее крик донесся до моего слуха. Я не знал, подойти ли к ней или скрыться. Подойти – значило быть очень нескромным; скрыться – было недостойно вежливого человека.

Я медленно спускался с крыльца в прежней нерешительности; наконец решился подойти. Хотя сухие листья хрустели под моими ногами, однако женщина не обращала на это внимания. Подойдя к ней на расстояние двух шагов, я поклонился и сказал:

– Простите, что в своей вечерней прогулке забрел в этот сад.

Она повернула голову без всякого, по-видимому, удивления.