Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 130 – Арсен Гуссе

– Что вам угодно от меня? – спросила она беззвучным голосом и хотела встать, придерживаясь за трельяж, но силы изменили ей, и она снова опустилась на колени.

– Позвольте предложить вам руку, – сказал я и осторожно поднял ее.

Эта женщина до того была стара, что ее лицо смеялось над временем. Это была своего рода живая мумия, но, несмотря на все опустошения, сохранила выражение чрезвычайной кротости и уныния, оживленное слабой улыбкой.

Она мне напомнила версальскую столетнюю женщину.

– Не вас ли я встретил во время Коммуны в Версале, на улице Оранжери?

– Коммуны? – отвечала она. – Не помню. Что такое Коммуна? Вы могли встречать меня на улице Оранжери, потому что я там живу.

– Стало быть, ваша дача в Париже?

Она попробовала улыбнуться.

– Иногда я прихожу сюда, потому что здесь провела свою молодость. Ах! Много лет прошло с тех пор. Я перестала считать дни и годы, мне сто лет.

– Да, это вы. Четыре года назад вы говорили мне в Версале, что вам сто лет.

– Ну, так как вы давно знаете меня, то принимаювашу руку.

Она оперлась на мою руку своей сухой и холодной рукой.

– Зачем вы уехали из Парижа в Версаль?

– Во время революции у меня были там друзья; но в эпоху Директории я возвратилась в Париж. Почему вернулась опять в Версаль, этого не сумею объяснить; просто женский каприз. Я любила Париж и Версаль, потому что имела при дворе поклонника, но он уехал с Карлом X. Я уже была в таких летах, что не могла внушать страсти, и потому решилась отказаться от света. Я так отстала от всего, что выдаются дни, в которые я как будто живу в другом мире. Моя сестра в Версале постоянно советует читать журналы, но это для меня тарабарская грамота; чтобы понять журналы, мне пришлось бы учиться истории. Кроме того, я уже давно не читаю, потому что зрение ослабело, а очки часто пропадают.

Мы подошли к крыльцу; я не смел войти вместе со старухой, но и не хотел удалиться.

– Вы не боитесь ночевать одна в этом доме?

– О, нисколько. Я ничего не боюсь, даже смерти, которая забыла меня. Меня так часто обкрадывали в жизни, что теперь нечего украсть. В этом полуразвалившемся доме заключались когда-то чудеса. Куда они исчезли? Правда, скупщики старья часто искушали меня в минуты совершенного безденежья. Прощайте.

Я поклонился, но не хотел уйти.

– Кстати, как вы попали сюда? Я, кажется, заперла двери.

Вместо ответа я сказал, что живу по соседству и думал, что дом продается.

– Продается? Зачем? Я еще не умерла.

– Признаться, я даже входил в вашу маленькую гостиную, где заметил две пастели, которые произвели на меня сильное впечатление. Не ваш ли портрет одна из этих пастелей?

Старуха, казалось, не хотела отвечать.

– Которая? – спросила она наконец.

– Позвольте мне войти на минуту; я убежден, что не ошибся.

Когда мы вышли, старуха добыла огня и дрожащей рукой зажгла две свечи, которые, судя по их желтизне, начали гореть лет десять тому назад.

– Давно уже не ночевала здесь, – сказала она. – Замешкавшись в саду, не заметила наступления ночи. Времена года потеряли для меня различие.

– Вам не холодно? – спросил я, запирая дверь.

– Нет, – ответила она, – впрочем, под лестницей лежит еще несколько вязанок дров; кроме того, в саду найдется хворост. Но вы забыли сказать мне, которая из этих пастелей мой портрет. Обе они работы Латура!