Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 113 – Арсен Гуссе

– Куда отвезти тебя?

Я не ответила.

– Ты не пьешь, – сказала мне Коралия.

– Пью за здоровье моих поклонников, – сказала я, взяв стакан, и выпила все до последней капли, не поморщивбровью и не побледнев. – Теперь, друзья, – продолжала я, – вы можете запеть De profundis ^[43], потому что я отравилась.

Молчание. Гробовое молчание. Потом все разом заговорили:

– Она с ума сошла!

– Правда ли это?

– Не с отчаяния ли в любви?

– Не проигралась ли она?

– Так как я умерла или почти умерла, то доставьте мне удовольствие, произнесите мою надгробную речь, – предложила я.

– Пошлите за доктором, – сказала какая-то сострадательная душа.

– Если позовут доктора, – вскричала я, – то переломаю все и брошусь из окна.

– Ну что ж! – сказал один собеседник, прибывший из Японии и много видевший на своем веку. – Прочтем ей надгробную речь. Она жила в союзе с семью смертными грехами…

– Тс! – сказала Коралия. – Вы даром потратите свое красноречие. Правда, она влила яд в свой стакан, но я видела это и подменила своим.

Эта минута была самой лучшей в моей жизни. О непостоянство женского сердца! Я жаждала смерти и хотела только жить. Расцеловав Коралию за ее поступок, я не желала больше прикоснуться к отравленному стакану.

Стало быть, греховный мрак менее ужасен, чем могильный?

К немецкому Рейну, к правому его берегу, я никогда не имела сильного пристрастия. Обладая красотой, немцы не умеют ею пользоваться; имея деньги, они только считают их; пылая страстью, берегут ее в тайне.

Однако в Бадене я встретила белокурого ловеласа, напоминавшего собой заблудившуюся комету. Он высказывал парадоксы, заменил родное пиво шампанским, танцевал с иностранками, играл и вообще жил на широкую ногу.

Он был австриец, друг князя Меттерниха ^[44].

Когда я проигрывала и оставалась с одним луидором, он, будучи моим противником в игре, доказывал, что я брала ставку, тогда как на самом деле ставка принадлежала ему. Трудно поступать благороднее в игре.

Находясь в опасности проиграть битву, принимают всякого солдата, откуда бы он ни пришел.

Все это, однако, не воспрепятствовало мне проиграться однажды до последней нитки.

Австриец встретил меня под деревьями, против консерватории.

– Вы все проиграли? – спросил он меня.

– Все, даже отчаяние.

– Намерены вернуться в Париж?

– Нет! Хочу отправить последнюю депешу.

– За деньгами для игры?

– Да, у меня есть мысль: я хочу поставить десять раз кряду по пять луидоров на девятнадцатый номер.

– Черт возьми! Вы сорвете банк.

– Да; сегодня мне исполнилось девятнадцать лет, и я хочу, чтобы банк поплатился за это.

– Пойдемте. Я ссужу вам тысячу франков.

– Вы получите их обратно.

И мы направили шаги к рулетке.

– Постойте-ка, – сказала я, – не до́лжно играть очертя голову; следует дождаться минуты вдохновения.

Он предложил мне мороженого, а потом, почти таким же образом, и свое сердце.

Я приняла то и другое. Бывают дни, когда принимаешь все.

Вдруг я вскочила и подбежала к рулетке.

– Пять луидоров на девятнадцатый номер, – сказала я, подавая крупье билет в тысячу франков.

Билет возвратился мне с тремя тысячами пятьюстами франков.

Я с благодарностью отдала билет своему кредитору.

– Тем не менее признательность моя не угасла, – сказала я австрийцу.

Разумеется, я продолжала играть.

Известно, что иногда шарик упрямо попадает на один и тот же номер.