Онлайн книга «Тысяча и одна тайна парижских ночей»
|
Его лицо привело меня в трепет. Из Оффендаля я отправилась в Эмс. Меня приняли за светскую женщину и объявили в журналах о моем приезде, как будто я была могольской царицей. В журнале «Лето», издающемся в Эмсе во время сезона, описана моя особа. Вот это описание: Она из Парижа; ее волосы прекрасны, как сонеты Ронсара, золотисты, как спелый колос пшеницы, и разлетаются при малейшем дуновении ветерка; она любит белый цвет, который лучше оттеняет ее чудные глаза, затмевающие все прочие черты лица. Ее ножке позавидовала бы Сандрильона. Трудно представить себе что-нибудь прекраснее нежного румянцащек и белее чела. У всех женщин есть бриллианты, но нет рук, которые были бы достойнее ее рук носить эти драгоценности: это не женщина, но сильфида. Она скользит, а не идет. Хотите рассмотреть ее, но она уже далеко. «Она уже далеко!» Как верно схвачена эта черта. Raoul de Navery fecit [47]. Я боялась быть одинокой в Эмсе, где проживают лишь иностранцы. Но едва уселась завтракать под деревьями, как увидела разом Понмартена, Альберика Сегона, Аврелиана Шоля, Гектора Каллия, своего приятеля португальского министра, и своего врага князя *** и многих других. Они завтракали по двое, заняв самые тенистые места. Заметив меня, они предложили место и тост за мое прибытие. Этот завтрак оставил по себе самое приятное воспоминание. Альберик Сегон выиграл пять тысяч франков и пригоршнями сыпал умом. Другие собеседники платили ему той же монетой. Это была сшибка острых слов и парадоксов, от которой побледнели бы все немцы, бывшие на прогулке. Во время десерта подошел граф Ормуа, проигравший пять тысяч франков Альберику Сегону. Если последний был весел при выигрыше, то граф Ормуа не уступал ему в мрачности. Ему нужна была жертва. Он едва не выщипал волосы у критика, но критик был уже плешив. Дело принимало серьезный оборот; еще несколько слов, и состоялась бы дуэль. – Вы во всем виноваты, – говорил граф Ормуа, – вы поздоровались со мной, попросили огня закурить сигару, и вследствие этого я опоздал. – Ваша сигара уже не курилась, – возразил критик. – Да, но вы разговаривали со мной и тем испортили мое вдохновение. – Зачем же вы шли через ту же дверь? Я благовоспитанный человек и кланяюсь знакомым. – Милостивый государь, не кланяются тому, кто идет играть в trente et quarante. Критик был в отчаянии. – Хорошо, хорошо, – сказал граф, – нашелся человек бешенее меня; больше мне ничего не нужно. Противники готовы были плеснуть рейнвейном друг другу в лицо, но Понмартен примирил их, сказав какую-то остроту. Жизнь на водах, долженствующая быть самой тихой, оказывается на деле самой бурной. Возбужденная примером Альберика Сегона, не заботясь о проигрыше графа Ормуа, так как он проиграл оттого только, что критик попросил у него огня, я отправилась играть, но не в trente et quarante, а в рулетку. Я пробовала ставить поочередно на все четные номера, но шарик упрямо останавливался на нечетных.В полчаса я проиграла пятьдесят луидоров. Я вернулась под деревья, отыскивая глазами выигравших и проигравших. Альберик Сегон успел все спустить, а граф Ормуа отыграться совсем. Предложили прогулку в горы на ослах. Я была недовольна. Поэтому мой осел получил больше ударов хлыстом, чем прочие. Я вполне убеждена, что тогдашние баденские ослы и лошади говорили друг другу: «Вот этот господин выиграл; он легок и позволил мне сорвать травки. А вот эта дама проиграла; ландшафт ей не нравится, и она погоняет меня, хотя и без того я бегу хорошо». |