Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 117 – Арсен Гуссе

Это был первый мой проигрыш. Труден только первый шаг. Нужно привыкнуть ко всему: в житейской рулетке проигрыш повторяется очень, очень часто!

В этот день мне выпал счастливый номер. В числе прогуливающихся был один парижанин, которого, если угодно, я назову Фантазио. Он не посовестился употребить во зло мою неопытность.

Это была истинная страсть. В Париже нет времени любить; в провинции не умеют любить; за границей понимают любовь.

Все страсти должны бы отправляться на воды или на морские берега. Там настоящее для них отечество.

Заботы все оставлены в родном городе, кроме заботы любить; не докучают ни кредиторы, ни слуги, ни знакомые. Бродишь там и сям на полной свободе, чуждаясь всего, что говорят и что происходит вокруг, занимая невидное место на празднике жизни.

Эта блаженная жизнь в лесах, на гуляньях, в уединенных местах продолжалась две недели.

Но Фантазио любил только кратковременное счастье.

Однажды утром, почувствовав боль в груди, он отправился пить воду прямо из источника и самым льстивым голосом посоветовал мне не вставать с постели, говоря, что я прекрасна с распущенными волосами, в немецкой постели, на которой простыня не больше виноградного листика.

На другой день та же песня.

Я не верила, что у него серьезно болела грудь, но мне было так хорошо в постели, что я усыпила в ней свою ревность.

Но она разбудила меня на третий день. Фантазио ушел, не простившись со мной. Я оделась кое-как и нагнала его почти у самых деревьев гульбища.

Вот какая картина представилась моим глазам.

Фантазио подходил к молодой голландке, белокурой, как я, гибкой, как тростник, бледной, как осенний вечер. Приблизясь к ней, он поклонился. Голландка взглянула на него и улыбнулась. О чем они разговаривали? Это вы сами угадаете.

Я хотела броситься к ним, но почему же не насладиться медленно своей ревностью?

Эта голландка, молодая девушка, приехала в Эмс с матерью и тремя сестрами. Романтичная до крайности, она вообразила, будто страдает грудью, будто близка к смерти, и потому хотела унести в могилу какое-нибудь воспоминание о любви в здешнем мире.

Фантазио говорил мне о ней на спектаклях и концертах. По его словам, лицо ее дышало страстью, на нем как будто было написано: «Любить = умереть».

Я, со своей стороны, заметила только ее великолепные волосы, какие едва ли еще можно найти у любой северной красавицы.

Я поступаю великодушно, говоря «красавица»: профиль был хорош, но очертания губ дурны, вследствиечего девица кривила рот при улыбке.

Говорят, ревнующие женщины невидимы, до такой степени они умеют стушевываться. Поэтому напрасно Фантазио озирался во все стороны: я пряталась всякий раз за дерево. Впрочем, он опасался не меня, в полной уверенности, что я крепко сплю.

Дело в том, что молодая голландка в восемь часов утра ходила пить воду прямо из источника; обычно ее сопровождала младшая сестра, страшная ленивица, которую едва удавалось разбудить. Таким образом, голландка уходила раньше нее.

Фантазио, по-видимому, знал об этом и потому-то оглядывался с беспокойством.

Я видела, что он уже обладал сердцем голландки; они понимали друг друга даже без слов.

Вдруг моя парочка повернула назад и отправилась в английский сад, совершенно безлюдный в этот час дня. Я притаилась, чтоб не пропустить ничего из предстоящего зрелища.