Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 111 – Арсен Гуссе

Мраморная красавица чаще всего питает истинную страсть к одному только поклоннику, ему же имя легион. Потому-то ее мебель, туалет, состояние есть ее биография.

Но я не вела знакомства с этим поклонником, я была похожа на ту англичанку, которая скорее предпочла утонуть, чем спастись, протянув руку мужчине, который не был ей представлен.

Однажды в итальянской опере сосед по креслу, богатый испанец, предложил мне состояние, если я составлю его счастье. Перед этим целое утро тревожили меня приходившие кредиторы; у меня ничего не осталось за душой, кроме юбки: я предчувствовала, что вскоре придется идти по миру!

Я отказала.

А между тем испанец сулил горы золота.

Я злилась на себя, но вместе с тем находила удовольствие доказать самой себе, что умею владеть собой даже в то время, когда в кармане нет ни гроша.

Мое сердце всегда жаждало чего-нибудь романического.

Назначь испанец мне свидание в Толедо или Севилье, я, по всей вероятности, отправилась бы туда, может быть, даже вместе с ним, но из итальянской оперы до Английской кофейной так близко, что не стоило трудиться. Ехать же из Парижа в Толедо или Севилью, без сомнения, показалось испанцу слишком далеко.

Наступила эпоха морских купаний. Я уехала на две недели в Биарриц.

Однажды, отправляясь купаться, я встретила испанца.

– А, это вы, – сказал он, – какое счастье!

Теперь, на чуждом берегу – так это далеко от бульвара Капуцинов – испанец показался мне другом. Еще немного, и я бросилась бы ему на шею.

– Как жаль, – сказал он, как будто сожалея о несбывшейся мечте, – я здесь не один.

– Покажите же мне ее, – отвечала я, – в моей душе кипит желание бросить ее в море.

– Тс, вот она! – произнес испанец.

Раскланявшись со мной, он пошел навстречу донне, которая смутно напоминала мне маркизу Амаегуи. Бледна, как прекрасный осенний вечер.

О, сердце человеческое! Я ревновала, но, не имея привычки служить помехой чужому счастью, пошла своей дорогой.

Когда я была в нескольких шагах от этой четы, испанец поклонился мне и подвел свою донну.

– Я сказал ей, что вы одна из звезд прекрасного парижского неба, и донне угодно познакомиться и обедать с вами.

Мне стало жаль донну. Она совершенно преобразилась во француженку, и испанского остались в ней только глаза. Шиньон с кудрями, завитками, косами, цепочками,лентами и жемчужинами был целой эпической поэмой. Впрочем, всякая женщина с гирляндами из жуков, с длинным шлейфом, красными перчатками, желтыми ботинками и парижской развязностью есть своего рода монумент. Чудесные черные волосы донны были окрашены в буровато-белокурый цвет. Подкрашено было и лицо: черным около глаз и красным на губах. Я гордилась тем, что сейчас только вышла из воды и была натуральна. Волны так много целовали мое лицо, что не оставили на нем ни единого атома белил.

Донна старалась говорить французским языком Пиренеев – французским наречием испанских басков, как выразилась бы Академия. Испанец сказал ей, что я первая танцовщица оперы, чем несколько оскорбил меня.

Вскоре я поняла, что вижу пред собой одну из цариц испанского полусвета, бывшую светскую женщину, которая предпочла иметь нескольких поклонников, чем одного мужа.

Обменявшись несколькими пустыми словами, я хотела продолжать свой путь.