Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 112 – Арсен Гуссе

– Нет, – сказал мне испанец, – мы все трое отправимся кататься по морю на маленькой яхте, которая ждет лишь моего приказания.

При этих словах он указал на разукрашенное судно, уже замеченное мною.

Кататься, хоть бы и по морю, всегда приятно. Я согласилась участвовать в прогулке.

Спустя десять минут я весело вспрыгнула в яхту. Помогая мне войти, испанец совершил такой быстрый маневр, что яхта вышла в открытое море, прежде чем успела войти донна, занятая своими юбками и ослепленная распущенными волосами.

Она вскрикнула, я вскрикнула, испанец вскрикнул.

Потом залился смехом.

– Посмотрите, как ветер уносит нас, – сказал он.

На море не было ни малейшего дуновения ветерка, но смышленый матрос работал веслами изо всех сил.

Донне было не до смеха. Она изломала свой зонтик, послала нам проклятие и удалилась с комической важностью.

– Что вы думаете обо всем этом? – спросил меня испанец.

– Я думаю, что вы знаток женского сердца; желая обладать двумя женщинами, надобно уметь пожертвовать одной из них.

Куда привезла нас яхта?

Я не люблю докучных вопросов. Кроме того, к чему говорить об этом, так как я вернулась.

Два года вела я эту сумасбродную жизнь. Мне подарили купе и викторию. По утрам я ездила в лес; обедала там и сям. Когда же обедала дома, у меня собирались гости – люди лучшего света. Вечер я проводила в театре. Или у Лаборд, или у одной из подруг; в полночь отправлялась в Золотой дом, или в Английскую кофейную, или черт знает куда.

Не следует воображать, что весело в этой жизни, в которой пляшут и ужинают. Это жизнь страстей. Кто же может предупредить их игру? Некоторые из моих приятельниц пережили настоящие романтические драмы.

Кто не помнит ударов кинжалом де Гранпре или де Гранпри, прозванной за это Кинжальницей? Кто забыл о женщине, выскочившей из окна? Кто не знает об ударах ножом, нанесенных Юлии на авансцене? И сотни других происшествий, которые можно описать кровью жертв.

Я никогда не любила драмы. Смерть не страшна мне, но я боюсь холодного оружия.

Когда я ужинала всякий вечер, во мне родилось такое отвращение к жизни – к своей жизни, – что я решилась покончить с собой. Я ничего не любила и жаждала лишь забвения или молчания.

Доставляло ли мне удовольствие окружавшее меня веселье, шумное, но искусственное? Давно уже я слышала одни и те же глупости и приходила в отчаяние преимущественно оттого, что по сто раз смеялись одному и тому же острому слову. Следовало бы хоронить без эпитафии ум, отживший свое время!

Мне хотелось, чтобы моя смерть была эффектна; я не хотела преглупо задохнуться дома от угара, подобно белошвейке, и решила умереть за ужином в Золотом доме, среди смеха, сигарного дыма и брызг шампанского – конец, достойный начала.

Я захватила с собой пузырек лавдана.

Когда я села за стол, мной овладела нервная веселость, перешедшая всякую меру. Я толковала и вкривь и вкось, высказывая, вероятно, очень глупые суждения, потому что собеседники и собеседницы помирали со смеху.

Известно, в Золотом доме не всегда смеются.

Когда граф Г. собрался уезжать, я сказала:

– Мне также нужно отправиться.

Я вынула пузырек с лавданом и, показывая вид, будто надеваю перчатки, вылила содержимое его в стакан шампанского.

Один из моих друзей нагнулся ко мне и шепнул: