Книга Эта башня во мне, страница 94 – Надежда Ожигина

– На корочки? – не понял Китаец.

И я полчаса объясняла наивному китайскому парню, что образование в России ничего не значит, а диплом, как правило, никому не нужен. Важны только знания и умения, а каким образом ты их получил – это твое личное дело. Поэтому дипломы народ покупает, просто, как сувенир, чтобы похвастаться перед друзьями.

Юэ Лун не одобрил, но промолчал. Неужели реально фанатик учебы? Встречались мне раньше всякие ботаны, но такой экземпляр – впервые!

Какое-то время бродили молча. Потом Юэ Лун спохватился:

– А зачем вы приехали в универ? Да еще со скрипкой? Работать?

Он кивнул на смотровую площадку, где не протолкнуться от голубятников и остервенелых фотографов, алчущих молодоженов.

Если б я знала, зачем. Не в смысле «зачем приехала», а на фига поперлась со скрипкой! Черный кофр прилепился к спине вместе с тканью тонкой рубашки, заменившей по случаю жаркой погоды привычную курточку-оверсайз. И там, на спине, воцарились тропики, жаркие, влажные, неприятные. Такие, что не хочется показывать парню, сошедшему с обложки журнала. Что он там спрашивает про работу? Да упаси Изнанка от здешней мафии!

– Только не в МГУ! – отсекла подозрения Юэ Луна. – Я приличная барышня, не халтурю на улицах, играю в солидных оркестрах. А здесь ищу одного человека.

Сплошное вранье и выпендреж! И про оркестры, и про приличную барышню. Да и Китаец снова завис, постигая трудности перевода. Как объяснить иностранцу, что по-русски «халтура» означает «работа», причем сделанная на совесть, просто вне основной? При том, что вне сленга фрилансеров, дизайнеров и музыкантов, «халтура» – это она и есть, полная фигня, сотворенная наспех.

А в довесок к вранью я открыла миру классный способ оперативного розыска. Хоть в патентное бюро заявляй! Гулять по парку с красивым парнем и ждать, что Маргарита Некрасова отыщется сама собой!

– Хотите, я вам сыграю? – неожиданно предложила я.

Сразу разволновалась, занервничала: не хватало еще слажать при Китайце. Но меня распирало неведомым счастьем, предчувствием чего-то значительного, что вот-вот случится прямо здесь и сейчас.

Вдруг зачесались подушечки пальцев, перезвон бяньцина перебила мелодия самой мощной из семистоличных высоток, та симфония, что я слышала на закате, стоя под шпилем гостиницы. Дело даже не в Юэ Луне, я почувствовала, что так правильно, просто сыграть, не под заказ, обозначить присутствие «младшей сестры».

Юэ Лун не спорил, он хотел меня слушать, это чувствует каждый бывалый скрипач, да и вообще артист: вовлеченность публики в представление. Он присел на скамейку и смотрел с интересом, как я открываю кофр, прикладываю к подбородку скрипку. Но спросил очень тихо, практически шепотом:

– Снова ищете… того парня в куртке?

Надо же, Китаец заметил, за кем я рванула в первую встречу. Не просто заметил, запомнил. И сделал неправильный вывод. Неприятный и очень болезненный.

– Нет, – слишком резко ответила я, для верности рубанув, точно саблей, смычком. – Я ищу женщину, библиотекаря. Она работает в универе.

И, не дожидаясь дальнейших расспросов, взрезала первую ноту.

Я играла симфонию МГУ для единственного слушателя в мире людей. И для всей Изнанки Москвы, заявляя о своем появлении, о готовности сражаться с исподами.

В моей импровизации сложилось все: мрамор, порфир и блеск звезды, бетонная пыль, могучие сваи, вбитые в самые нервы земли, кровь и пот многих тысяч строителей, пропитавшие мощный фундамент, полифония окон, стаккато величественных барельефов, многоголосье студентов разных стран, религий и возрастов. В основную тему вплетались мелодии шести башен из Лицевого корпуса, как назвал их в заметках Самойлов. Сюита «Дорогомиловской», ставшей впоследствии «Украиной», токката Дома на Кудринской, ноктюрн «Красных ворот».