Книга Оттенки молока и меда, страница 97 – Мэри Робинетт Коваль

Ненадолго, впрочем: закончив расплетать чары, Бет вздохнула и снова уселась на кровать, и на ее лице снова проступили тоска и равнодушие.

– Готово.

В этот момент Джейн как никогда пригодилась резкость черт – она смогла состроить настолько суровое лицо, что Бет тут же выпрямилась и свесила ноги с края кровати.

– Прости меня, Джейн. Я очень устала.

– Это вполне естественно. Ты и так измотана,бедняжка, и кровь в теле застоялась из-за того, что ты весь день лежишь. – Джейн прекрасно видела, что Бет нужно чем-то занимать. – Но если мы не приведем комнату в должный вид, твой брат непременно поймет, что что-то неладно.

– Пусть понимает! Пусть знает, как я страдаю!

– Ты ведь это не всерьез?

– Нет. – Секундная вспышка Бет тут же погасла. – Нет, конечно. – Она огляделась по сторонам, и из глаз у нее потекли слезы. – Ты сказала, что он что-то заподозрил… А почему ты так решила?

Джейн задумчиво прикусила щеку изнутри, гадая, что лучше: сознаться или промолчать. А затем аккуратно произнесла:

– Он спросил меня.

Бет испуганно округлила глаза и схватила ее за руку:

– Ты же не сказала ему! Мне конец, если он обо всем узнает.

– Нет, милая, конечно, нет, я ничего ему не сказала. Но он в состоянии понять по твоему поведению, что что-то не так.

– Да, да, ты права, сейчас я и сама это вижу. – Охваченная паникой, Бет подскочила с кровати и принялась лихорадочно собирать разбросанные вещи. – Он не должен ничего знать о Генри. Я умру… умру, непременно!.. если он что-нибудь узнает.

Джейн не обрадовалась этому резкому приливу сил – как и в случае с «меланхолией», приковавшей Бет к постели, это было что-то куда более скверное. Внимательно присматривая за подругой, Джейн принялась собирать с пола книги – и нахмурилась, разглядев обложки. «Удольфские тайны», «Мемуары Эммы Кортни», «Ромео и Джульетта», «Рейнская сирота» – все эти книги были призваны вызывать яркие эмоции. Любой из них по отдельности хватило бы, чтобы даже самый стойкий ум поддался минутной слабости и начал сопереживать персонажам, а уж Бет, с ее собственными трагедиями, и вовсе не смогла бы выдержать все эти сюжеты, да еще целым скопом. Джейн собрала книги в стопку, решив поменять их на что-нибудь другое – что-нибудь, что вызвало бы радость и напомнило девушке о том, как прекрасен этот мир.

Бет между тем сунула последнее из платьев под одежный пресс. На ее бледном лице проступил какой-никакой румянец, но Джейн не стала давать ей возможности задуматься и снова впасть в тоскливое оцепенение. Вытащив свежие нити из эфира, Джейн принялась собирать свет в пучки, как часто делала, чтобы осветить комнату, а затем передавала их Бет, чтобы та их скрепляла.

Затем Джейн принялась развешивать складки света под потолком,пытаясь воссоздать те рассветы, что так нравились Бет. Та, стоя рядом, прилежно вязала складки, хотя ее руки тряслись даже от такого маленького напряжения. Джейн было невыносимо больно видеть подругу в таком состоянии.

Интересно, счел бы мистер Винсент сострадание «сильной эмоцией»? Потому что именно сострадание к несчастью подруги заставляло Джейн наполнять комнату жизнью. И пусть он никогда не увидит эти простенькие интерьерные чары, но Джейн ощущала, что развешивает складки по стенам с каким-то новым пониманием. В те лоскуты, которые превращались в ясень, Джейн вплела все свое раздражение на Мелоди, каждая мелкая обида становилась очередным затейливым изгибом ветви. Клумба ослинника стала воплощением ее недоумения, вызванного поведением мистера Дюнкерка: лепестки цветов накладывались друг на друга так, как накладывались друг на друга удовольствие и стыдливость.