Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 34 – Арсен Гуссе

Плохой философ зло заметил, что доброта – соседка глупости, но философ сам был глуп, высказывая этот софизм. Доброта есть, так сказать, эссенция души, ее последнее слово. Глупцы злы. Капитан обладал доброй душой, или добротой души. Он был грозен как воин, с саблей в руке, и женственно кроток как человек.

Не было более сострадательной и милосердной натуры; он страдал от чужих мучений и давал больше, чем позволяли его средства. Относительно подаяния помощи капитан был ребячески суеверен; однажды упрекнули его в щедрости, не соответствовавшей его состоянию. «Полноте, – сказал он, как бы извиняясь, – я не обладаю добродетелью человеколюбия, ибо оказываю помощь по суеверию. Мне кажется, что от этого улучшится моя судьба».

В то утро, выходя из дебаркадера, он встретил бедного и в память своей матери дал ему сто су. Потом вернулся и дал еще сто су – за жену в память своей жены. Блаженная иллюзия слепого сердца!

Горничная отворила ему дверь. Было около шести часов утра, едва рассветало. Он прямо пошел в комнату Мари, взяв у горничной свечу.

– Где же она? – спросил он, ища жену глазами на постели, софе, даже в уборной.

Постель была не смята; он позвал горничную.

– Где барыня?

– Вышла из дома.

– Как! Вышла из дома! В котором часу?

– Вчера.

– Вчера?

– Да, вчера, около обеда, прочитав вашу депешу. Может, поехала вам навстречу?

Капитан вспомнил, что накануне отправил жене депешу, в которой извещал, что останется в Оранже еще на несколько дней.

– Так. Мы, вероятно, разминулись.

Горничная ушла, капитан остался один в размышлении, не возвратиться ли ему в Оранж. Он решил послать туда телеграмму, ибо предполагал, что жена его находится на пути между Парижем и Марселем. Сердясь на неудачу, подошел к камину, на котором лежали визитные карточки и письма; увидел карточки своего полковника и двух друзей, а также карточку графа д’Эмбрена, которого вовсе не знал.

– Это еще кто такой? – проговорил капитан с недобрым предчувствием.

Он прочитал письма. Первое было от его генерала и выражало искреннее соболезнование в связи со смертью его матери; капитан прочитал его вторично, со слезами на глазах. Но слезы его высохли при чтении второго письма – любовной записки от неведомого графа д’Эмбрена.

И это письмо капитан прочитал дважды. Ему казалось, что все это он видит во сне: он не знал, что делать. Все рассказы о жене не могли убедить его, до такой степени он хотел жить среди своих иллюзий; но на этот раз сомнение было невозможно.

– Как! – воскликнул капитан, скомкав и бросив письмо. – Как! Эта несчастная женщина, которой я все простил, изменяет мне даже в минуты отчаяния, когда я только что лишился матери. И я, слепец, еще сомневаюсь! Она разорила меня, довела мою мать до гроба и еще осмеливается позорить мое имя! О Боже мой! За какие грехи ты наказываешь меня так жестоко? О, матушка, матушка!

Он горько зарыдал, понимая, что все погибло безвозвратно, и вспомнил о солдате, застрелившемся с отчаяния в любви.