Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 32 – Арсен Гуссе

Капитан был в этот вечер счастливейшим человеком на свете.

Ибо счастье настает после бури. Это радуга после грозы.

Но недолго был счастлив Шарль Флерио. До отъезда в Трувиль он еще раз заметил, что Мари слишком предается рассеянной жизни; она ненавидела дом, или, правильнее сказать, ее домом стало казино; там только она дышала свободно.

Для ее мужа наступило новое мучение по возвращении в Париж, где Мари снова принялась за рассеянную жизнь: лес, театр, концерты на Елисейских полях – все летние удовольствия. У нее проявились стремления к крайней роскоши: она стала поговаривать о бриллиантах, посещать, в свою очередь, Ворта, выслушивать советы по моде; начала намекать на лошадей госпожи Мюзар и госпожи Паива.

У капитана кружилась голова; никто не понимал, как человек с таким гордым характером, строгое лицо которого дышало энергией, как солдат, двадцать раз смотревший в глаза смерти и привыкший повелевать, мог беспрекословно повиноваться нелепым прихотям этой куклы. Один из друзей сделал капитану несколько тонких намеков, выступив адвокатом общественного мнения; но Шарль Флерио так дурно принял этого друга, что потом уже никто не решался открыть ему глаза. Разумеется, долги росли с каждым днем; капитан терял голову. Писать матери значило уморить ее с горя; не заплатить значило поднять против себя бурю. Он нашел ростовщика, который дал ему двадцать пять тысяч франков, взяв доверенность на получение пятидесяти тысяч из наследства.

– Бедная женщина! – говорил капитан, плача над портретом своей матери. – Если бы ты знала, как проматывается на дюжину платьев то небольшое состояние, которое ты скопила для меня ежедневным трудом и всякого рода лишениями.

В этот день он вошел в комнату жены и показал ей цифры.

– Послушай. Я добуду денег для уплаты твоих долгов, я хочу сказать, наших долгов, но эти деньги достанутся мне недешево. Умоляю тебя отказаться от своих безумных расходов.

– Безумных расходов! Да я самая экономная женщина на свете; вот уже в третий раз Лаферьер переделывает мне платья.

– О, я знаю.

– Безумные расходы! Нет женщины, менее требовательной, чем я. Уже неделю не покупала ботинок, моя шляпа сделана еще в прошлом месяце, а белье я меняю только утром и вечером.

– Верю, ты не выходишь из экипажа.

– Да, кстати об экипаже; во что бы то ни стало ты должен купить мне парную викторию, потому что в одноконной я очень похожа на кокотку.

– Я подумал об этом, моямилая; у тебя совсем не будет экипажа, – это самое лучшее средство не быть похожей на кокотку.

– Мне ходить пешком! Полно! Ты настолько любишь меня, что не подвергнешь подобным лишениям.

Разговор долго продолжался в этом тоне, но слова остались словами. Напрасно утверждал муж, что заставит покориться его воле, – жена отстояла все свои права на расходы, предпочитая в противном случае умереть.

– Умереть или развестись!

Слово «развод» в первый раз слетело с ее губ. Капитан сердился, но Мари настаивала, повторяя, что подобная ей женщина не рождена для жизни в захолустье. Уже не раз высказывала она теорию, что красивые женщины имеют свое призвание и что тем хуже для того, кто не понимает их.

Капитан, поставленный в тупик, – потому что никакая логика не устоит против женской, – вложил свою волю в ножны, говоря: будь что будет. Кроме того, его ждали на Орсейской набережной; он резко простился с женой, взяв у нее экипаж, чтобы доказать, по крайней мере себе, если не ей, что он все-таки глава дома.