Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 278 – Арсен Гуссе

Довернь – отличный человек, щедрый, с веселым смехом, искренним приветом на губах, но допускает критику только на своих насмешливых устах. Он прав, потому что критика никого не исправляет.

Подобно Грёзу, художник Альфонс Довернь стал проповедовать. Всякий хочет переделать мир по-своему; поэтому Довернь быстро сделался модным человеком в мире страстей; к нему ходили открывать свое сердце и со слезами каяться в своих прегрешениях. Обыкновенный человек удовольствовался бы утешить грешницу или полугрешницу; но художник хотел играть высшую роль. Стоит ли быть утешителем? Нет, он станет обвинять кающуюся, скажет ей, что любовь есть лишь обман, что одни только бессердечные женщины попадают в опасности, между тем как другие умные женщины знают, что сердца не существует; благодаря этому силлогизму Довернь приобрел себе права на титул папы парижского ума.

Странное и несообразное честолюбие для живописца, скажете вы. Почему он не довольствуется писанием картин, этих мастерских произведений, изображающих современные нравы? Потому что никто не доволен своим положением. В жизни самый жалкий стремится попасть на авансцену. Для Доверня мало быть на авансцене, ему хочется еще подняться цыпочки и читать увещания.

Прежде всего, Довернь хочет доказать, что он один имеет привилегию видеть издалека и свысоты, видеть все и притом безошибочно, почему никогда в жизни не ошибался. Он слишком хитер, говорят его льстецы. Прочтем роман его жизни.

Быть может, Довернь дал Александру Дюма мысль о полусвете, в котором он как будто родился, но из которого изгнал себя навеки. Вы можете побывать во всех кружках парижского полусвета и никогда не встретите его. Правда, он также не ездит в настоящий свет, потому что его нет; как в политике, так в искусстве, даже в литературе, существует только полусвет.

Противоречия Ж.-Ж. Руссо ничто в сравнении с противоречиями Альфонса Доверня. Он мог бы, если бы желал, прибавить к своей фамилии апостроф, ибо род его древнее всех, но он презирает титулы и гербы, говоря, что они были хороши в то время, когда всякий имел знамя, броню и меч. Но это не помешало ему влюбиться в первую герцогиню, которая позировала для него; прочие женщины, знакомые ему, превосходили герцогиню красотой, но так как они были простые смертные, то Альфонс Довернь не обратил на них милостивого ока, между тем как для герцогини забыл свои любимые этюды, мастерскую и палитру. Герцогиня увлекла его до Везувия, до мыса бурь. Он, смеявшийся над старомодной любовью и вечными цепями, привязался навеки к замужней женщине. Когда он возвратился с ней в Париж, над ними стали подтрунивать, но он смеялся над собою громче всех, говоря, что связь с замужнею избавляет его от труда жениться на ней. Герцогиня овдовела, и он, конечно, вступил с нею в брак. За это, разумеется, нельзя его упрекать, он исполнил свой долг; но я потому упоминаю об этом, что хочу ярче выставить его противоречия. Он отрицал дружбу, хотя был хорош для своих друзей. Умирает один из них и оставляет ему в наследство замок. Довернь должен бы отказаться от наследства, желая быть верным своим принципам; однако он не только принял, но, для большего противоречия с самим собой, отдал замок друзьям.

Он не верил в любовь, считая ее годной лишь для глупцов. Тогда-то Мария Фарель ясно дала понять ему, что он болтает вздор, желая казаться умным.