Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 156 – Арсен Гуссе

– О, какое счастье для меня! – вскричала Жанна. – Любезный герцог, сделайте мне одолжение, напоите меня чаем в обществе этих двух дам.

– Вы шутите!

– Нисколько. Скажите им, что я иностранка и ничего не знаю в Париже. Мы вдоволь посмеемся.

– Это нелепость, но, во всяком случае, в ней есть капля мудрости.

Войдя в переднюю, герцог приказал подать чай в маленькую гостиную.

– Подайте также папирос, – сказала Жанна, – если я буду курить, меня сочтут за русскую.

Госпожа Флерио была уже в маленькой гостиной. Цветок Зла дремала в спальне.

Мари Леблан не дремала, а углубилась в чтение, так что едва могла оторваться от книги, когда герцог отворил дверь и попросил Жанну войти.

– Беру на себя смелость, – сказал он вдове Шарля Флерио, доложить вам о безымянной принцессе, случайно попавшей на проспект Императрицы.

Мари Леблан одним взглядом окинула Жанну и нашла ее до того прекрасной, что невольно встала.

– Любезный герцог, – сказала она испанскому гранду, – мне пришлось вас ждать.

– Кажется, у вас был хороший собеседник, – отвечал герцог, взглянув на открытую книгу; потом, обращаясь к Жанне, продолжал: – Здесь все безымянные женщины. Вот эта, которой пришлось ждать, молодая вдова, приехавшая сюда оплакивать своего мужа. Она так мало была замужем, что ее нельзя назвать женщиной.

Действительно, Мари Леблан сохранила невинное выражение лица. Она стала обмахиваться раскрытой книгой, как веером.

– Признаюсь, мне было бы трудно исповедоваться, я знаю за собой только один грех – свой приезд сюда.

– Теперь для контраста я представляю вам Цветок Зла.

Герцог велел пригласить Цветок Зла.

Красота Мари Леблан привела Жанну в восхищение.

«Невероятно, – думала она, – чтобы женщина, находившаяся здесь в четыре часа утра, сохранила во всей чистоте выражение высокого целомудрия. Свет – маскарад. Но кто же эта женщина?»

Госпожа Флерио была тем же прелестным с виду и внутренне отвратительным созданием, каким мы ее видели в начале нашего рассказа. Ничто не изменилось в ней – ни сердце, ни лицо: это была измена, возведенная в степень культа. Вечно беззаботная, она постоянно улыбалась всему, лишь бы ее платье было хорошо сшито или переделано.

Разумеется, она не оплакивала мужа, убитого горем, и в весьма короткое время промотала небольшое наследство. Остатки от имущества матери едва покрыли расходы на траур, который, впрочем, отличался изящностью. Мари похоронила мужа в пятом разряде и откупила могилу на пять лет. На вопрос, почему она выбрала кладбище Монпарнас, вдова наивно отвечала: «По той простой причине, что я никогда не бываю на левом берегу». Со временисмерти мужа она жила чем Бог пошлет и обманывала любовников, как прежде мужа, ссылаясь на то, что все прекрасное в мире – солнце, лес, опера, цветы – принадлежит всем. Она была эпикурейка, сама не зная того; широкая натура без пылкости.

Мари еще не составила себе состояния, впрочем, была еще очень молода, не старше двадцати четырех лет, а в Париже, как известно, женщины тогда только богатеют, когда достигнут зрелости.

Вошла девушка с этим странным прозванием. Смертные грехи не следовали за ней по пятам, а наложили свою печать на ее лицо. Была и красота, но наводившая ужас: упрямые волосы, выпуклый лоб, острый взгляд, мраморные щеки, страстные ноздри, толстые губы, белые, но неровные зубы, заостренный подбородок, великолепные плечи, грудь, непринужденность и все признаки своеобразной красоты.