Книга Джошуа, страница 48 – Микита Франко

— Смотри мне в глаза! Смотри мне в глаза!

Мальчик смотрит ему в глаза, потому что не подчиниться страшно. Но перестать плакать и кричать не может, даже когда он требует этого, и тогда, разозлившись, он дотягивается до пояса кимоно — смяв, начинает запихивать ребенку в рот. Мальчик хрипит, кашляет, издает гортанные звуки, словно его сейчас вырвет.

Я оборачиваюсь на Диму. Он плачет. Я тоже начинаю плакать — впервые с того дня, как это случилось. Тогда я плакал в последний раз. После этого вырос из слёз. Я хочу сказать Диме: «Не верь этому. Не верь этому! Это не мы».

Но это мы.

Мне больше нечем крыть перед ним эту страшную правду.

Когда онисчезает, мальчик, распластавшись, продолжает лежать на мате. Он полностью обнажен и дрожит. Повернувшись на бок, сворачивается калачиком, и пытается вытолкнуть языком кусок пояса. Когда не получается, выдергивает его рукой, и тогда гортанный звук повторяется: его начинает рвать какой-то слизью.

Откашлявшись, он отворачивается и плаксиво просит в пустоту:

— Я хочу к маме.

Я знаю: когда он вернется домой, мама ему не поверит.

Дима отворачивается, и я слышу, как он кричит туда, Алие:

— Я вспомнил! Хватит! Я всё вспомнил!

Он кричит так, как будто просит её прекратить, как будто она показала ему эту картинку. Но это была не она.

Это был я.

Или он.

Или мы.

Я подхожу, останавливаясь рядом. Мы оба стоим в квадрате света, никто из нас не толкает другого.

— Хочешь поговорить?

Он вернулся. Так странно смотреть на него со стороны: такой же, как я, и в то же время совсем не такой. Взъерошенный, бледный, ироничный, взглядом ярко-синих глаз стреляет презрительной насмешливостью — совсем неестественное для меня выражение лица является его постоянной маской. Еще он деятельный и резкий в движениях — ему сложно стоять на месте, когда я только и делаю, что пассивно наблюдаю за его нервозными перемещениями по комнате.

Влада дома нет. Он на дне рождении у отца. Завидую тому, что его отец жив почти также сильно, как тому, что мать — мертва. Лучше бы у меня было так. Но у меня — наоборот. Отец повесился, когда мне было четырнадцать. Оставил записку: «Это моя вина». Тогда этого никто не понял — но, может, мать только сделала вид, что не поняла. Теперь и я начинаю догадываться.

Джошуа открывает передо мной ноутбук, показывает, что у него «есть план». Я смотрю в экран, но ничего не вижу, мыслями совсем не здесь: ничего не понимаю, у него есть свой ноутбук. У него есть свои вещи, свой номер телефона, даже своя квартира — съемная. Я спрашивал, откуда деньги, но он сказал: «Долгая история». Если бы брал у меня — я бы заметил. Но я не замечал.

Мы сидим на нашей с Владом постели, он держит ноутбук на коленках и показывает мне страницу «Димы Калинина» — якобы двенадцатилетнего мальчика, который разводит педофилов на встречи. Джошуа объясняет, что вместе — я и он — сможем быть эффективны в борьбе с педофилией, как никто другой. Он показывает их группы «Вконтакте», страницы в соцсетях, сайты «бойлаверов», открывающиеся только в том случае, если заходить на них с Тора, и с вдохновенным восторгом рассказывает:

— Представь, что получится, если объединить мою находчивость и твои связи? Мы сможем их всех уничтожить! Мы сможем даже найти его.

Меня задевает слово «уничтожить», а энтузиазм, с которым Джошуа произносит его — пугает. Я смотрю на экран, рассуждая как будто сам с собой: