Книга Бывшие. Назови цену, Дракон!, страница 2 – Мария Авенская

— Поздно, — прошептала я и почти поверила.

Он был бледен до синевы, губы сухие треснувшие, ресницы отбрасывали тени на скулы. Вены на шее — серые, ближе к виску — почерневшие. Я знала, сколько часов у «Шипа Ночной Мантикоры» на распускание и сколько у меня на гордость. Гордость в такие минуты роскошь. Я бросила её, как мокрый плащ с плеч.

— Каэл, — позвала. — Я пришла на твой зов.

Он не открыл глаз. Лишь горло дрогнуло, будто ему хотелось проглотить что-то большое и острое и не получалось. Рука лежала вдоль корпуса, пальцы напоминали когти, обнажённые до костей. Я подалась ближе, уткнулась взглядом в его грудь — поднималась ли? Да. Едва-едва. Как слабая волна, что не дойдёт до берега.

Зал Обета шепнул моё имя.

Не вслух — под кожей. Как бывает, когда засыпаешь и падаешь во сне, а тело вздрагивает само. Я поймала на кончиках пальцев дрожь камня: «Э-ла-ра». В этом шёпоте был не призыв, а признание. Он помнит.

— Я здесь, — ответила я, сама удивившись, как спокойно прозвучало.

Спокойствие профессиональная привычка. Внутри вальсировали нелепые вещи: злость и нежность, память и желание забыть, то самое рациональное «я предупреждала», смешанное с похабной, почти смешной мыслью, что он, даже умирая умудряется лежать красиво. Да, я такая. Ведьмы тоже люди. Люди, у которых руки всё ещё помнят его плечи, его тепло, и от этого хочется закричать.

Я положила ладонь ему на грудь. Кожа была горячей, но не лихорадочной, а драконьей, такой тёплой, что у меня перехватило дыхание. Под ладонью тяжёлый, неровный стук сердца, каждое «тук» отдавалось болью, будто молот бил по сосуду с трещиной. Шрам у ребра вздулся белой ниткой. Я переставила пальцы чуть выше, к ключице, близко к метке и Зал Обетов зашипел.

Шипение шло из глубины, из трещин вековой соли. Руны на карнизе мигнули, вспыхнули густым синим и погасли, как глаза, которые на секунду открылись и снова закрылись. Казалось, сам зал втягивает воздух, приникает к нам ближе, готовится слушать.

— Я знаю, — сказала я камню. — Знаю, что ты хочешь цену. Знаю, что не отпустишь просто так.

Я наклонилась ближе к лицу бывшего возлюбленного. От него пахло железом и чем-то горьким — не травами, зельями, а мощной силой, как после грозы пахнет озоном. Несколько коротких вдохов, ладонь крепче прижата к груди, второй рукой я проверила пульс у шеи. Есть. Тонкая нитка. Держится.

— Слышишь меня? — шепнула, не ожидая ответа и всё равно ловя малейшее движение.

Он пошевелил губами. Тихо. Сухо. Слов почти не было — только звук, и этот звук я узнала безошибочно.

— Ведьма.

Я горько усмехнулась.

— Да, твоя беда пришла. Удобно, правда?

Он не рассмеялся. Зато пальцы правой руки дрогнули, будто он хотел схватить меня за запястье, как всегда, и сдержался или не смог. Я подалась на полшага ближе, поставила колено на каменную плиту, почувствовала, как холод проползает сквозь ткань, впивается в кость. Холод отрезвил мысли.

— Сколько? — спросила я Зал Обетов и себя одновременно. — Сколько у нас времени?

Ответ пришёл не словами. Где-то под полом чиркнуло, как по кремню — искра без огня. Я считала часы сама, считала, пока шла, считала, пока смотрела на серые вены.

— Семь часов? — уточнила я у собственных губ. — Уже меньше.

Яд живой. Его назвали «Шип Ночной Мантикоры» не за одно лишь жало, он врастает, как сорняк, прорастает к сердцу, и чем ближе рассвет, тем сильнее ломится наружу. Если не выдернуть — в сердце вырастет змей и разорвет его, поглотив жизнь.