Книга Ночная радуга, страница 125 – Жанна Володина

— Вот и помогай! — почти кричит он.

— Я педиатр! — в ответ кричу я.

Я редко кричу. Если вы спросите у Вари и Саши, моих лучших подруг, знающих меня с раннего детства, то они будут утверждать: я не кричу никогда. Пару моментов из подростковой жизни я всё-таки припомню, но, сами понимаете, исключение только подтверждает правило. Да что ж такое…

— Я детский врач, — тихо и спокойно повторяю я. — Тебе уже не помогу. Поздно. Это максимум до пятнадцати лет.

Верещагин жжет меня пронзительным острым взглядом и вдруг говорит:

— Вообще-то у меня вся надежда на тебя. С тобой я начал что-то чувствовать, кроме желания отомстить.

— Добавилось желание изнасиловать и убить? — не верю и горько спрашиваю я. — Или в обратном порядке?

— Появилась мысль бросить всё к чёртовой матери! — горячо шепчет он, снова придвигаясь ко мне.

— Я бы не стала называть Таисию Петровну матерью чёрта, но… если ты настаиваешь… — отвлекаю я его от намерения меня поцеловать попыткой пошутить по-черному.

— Ты считаешь меня чёртом? — вглядываясь в мое лицо, удивленно спрашивает он.

— Скромно? — догадываюсь я. — Хотите быть бесом?

— Естьразница? — морщится он, завороженный чем-то в моих глазах.

— Огромная! — вздыхаю я притворно. — И тот, и другой — прихвостни дьявола. Но чёрт — просто мелкий пакостник, с шерстью, рогами и копытами, с мерзким запахом, сразу его выдающим. А у беса, кроме рогов и копыт, еще и крылья. Он может летать, вселяться в человеческое тело. Его запах губителен, но приятен.

— Тогда лучше бес, — совершенно серьезно выбирает Верещагин, как будто кто-то предлагал ему этот выбор. — Будем считать, что я занял это человеческое тело. Тебе приятен мой запах?

Отвлечь от выбранной цели настойчивого мужчину не удается. Крупное тело вжимает мое и в себя, и в дверь. Чуткие ноздри Верещагина раздуваются, и он впитывает мой запах, жадно, сильно.

— Мы говорили о твоем запахе, — напоминаю я, не шевелясь.

— И чем же я приятно пахну? — усмехается он почти в мой рот.

— Приятно? Уверен? — не удивляюсь я его самонадеянности и высокомерию.

Но он, конечно, прав. Кроме табака и мяты, сегодня я отчетливо чувствую гвоздику и душистый перец. И этот парфюмированный «маринад» неожиданно волнует, сочетаясь с запахом опасности, безотчетной тревоги и… надежности. Пока я раздумываю, как опасность может сочетаться с надежностью, он говорит, губами двигая мои губы, как кукловод.

— А ты пахнешь грушей, — вдруг говорит мне Никита.

— Грушей? — пораженно удивляюсь я.

Как? Как он смог почувствовать верхние ноты моей туалетной воды, которые растворяются в воздухе и исчезают с кожи буквально через десять-пятнадцать минут после нанесения, даже раньше. Как этот аромат стал шлейфовым для его обоняния?

— И какой-то морозной ягодой, — добавляет он, накрывая мои губы, перебирая их своими губами, пробуя на вкус.

Поцелуй осторожный, нежный, робкий, словно мужчина ждет моего сопротивления, но не верит, что оно будет. С трудом, распрямив руки на всю длину, отстраняю его от себя, так и не ответив на поцелуй.

— Я мог бы стать для тебя настоящим, — слова Верещагина, сказанные им сейчас, после утреннего завтрака в зимнем саду, после всего того, что было и сегодня, и в предыдущие дни, кажутся нелепыми.

— Бесы считаются падшими ангелами, изгнанными из рая, но мечтающими туда вернуться, — говорю я, и в это время у Верещагина звонит телефон.