Книга Все проклятые королевы, страница 28 – Паула Гальего

На крыше беседки садится маленькая птичка, словно случайный свидетель нашего разговора.

— Не смей говорить, что знаешь, что я думаю, — произносит она, её голос режет, как кинжал.

Я выпрямляюсь.

— Тогда расскажи мне.

— Я ничего не должна тебе, Кириан, — шипит она и продолжает идти, не оглядываясь.

Она снова уходит от меня, и я инстинктивно хватаю её за руку, чтобы остановить. Движение оказывается настолько резким, что я вырываю у себя тихое проклятие, но не отпускаю её.

— Конечно, ты мне должна, — резко заявляю я. — Напомнить тебе, что ты делала последние месяцы со всеми нами, со мной?

Одетта поднимает голову, её изящный подбородок упрямо вздёрнут, а выражение лица остаётся холодным и невозмутимым.

— Я выполняла свой долг, и тогда ты не значил для меня ничего.

— Отлично, я могу это понять. Могу это принять, — отвечаю я, чувствуя, как гнев и разочарование проникают в мой голос. — Ты тоже должна понять, почему я не стал рассказывать тебе, что замышляют Волки.

— Могу понять. Могу принять, — повторяет она, медленнее, её голос звучит мрачно, почти угрожающе. Она смотрит на мою руку, сжимавшую её, с презрением и резким, грубым движением вырывается. — Я понимаю, почему ты лгал мне. Понимаю, почему ты говорил то, что, как тебе казалось, я хочу услышать… и понимаю даже, почему после этого ты переспал со мной.

Эти слова, словно пощёчина, заставляют меня отшатнуться.

— Одетта… — предупреждаю я, почти шёпотом. Если я подниму голос, хотя бы немного, я начну кричать.

А кричать мне действительно хочется. Всё во мне требует выплеснуть ярость и боль наружу.

— Скажи мне, Кириан, какой долг ты исполнял, когда затащил меня в свою постель?

В её взгляде горит ярость, густая, тяжелая, но под этой поверхностью что-то мерцает. Что-то мягкое и хрупкое, чего я не могу разобрать.

Ярость захватывает меня.

— Ты так думаешь? Ты настольконизкого мнения обо мне? — спрашиваю я, хотя знаю её ответ. Знаю и понимаю его.

Таким она видит меня. Тем, кем я стал для неё из-за этой лжи, этого предательства. Она мне больше не доверяет.

— Ты здесь не пострадавшая сторона, — заявляет она, не опуская ни на сантиметр головы, и разворачивается, чтобы уйти.

Я не позволяю ей. Делаю шаг вперёд и встаю у неё на пути.

— О, ещё как пострадавшая, — рычу я, теперь ближе к ней. — Ты наносишь мне сильнейший удар.

Её тень, скользкая, словно дым и масло, переплетается с моей виной, обволакивает её, пожирает до тех пор, пока не поглощает полностью, утаскивая в темноту. В этой темноте легко застрять, потому что каждый шаг требует силы, которой, кажется, у меня больше нет.

— Уйди, — бросает она, и, проходя мимо, ударяет меня плечом.

Я, захлебнувшийся вине и боли, отпускаю её. Просто отпускаю.

Эренсуге

Мари однажды присоединяется к Эренсуге, но это случается задолго после того, как она была со мной.

На языке магии «Эренсуге» означает «змея» и одновременно «три». Это удивительное существо, одно из самых прекрасных: ужасающее и смертельно опасное, с блестящей синей чешуёй, блеск которой люди веками пытались воспроизвести в настенных росписях, картинах, мозаиках и одежде. Оно грациозное, могущественное, в нём заключена сила троих из нас.

Из союза Мари и змеи рождаются бури, все духи грозы и младшие боги ветров. Веками люди почитают этот союз, устраивают в его честь праздники, приносят подношения в кобасуло — пещеры, где происходили эти встречи. Люди, конечно, склонны превозносить самые… интересные аспекты таких обрядов.