Книга Все проклятые королевы, страница 150 – Паула Гальего

Кайя не может объяснить, почему так происходит. Одетт — может.

Они успели уйти довольно далеко, миновали деревья, ветви, подношения Эрио, когда позади раздаются шаги. Все трое останавливаются.

Лучник, который совсем не похож на героя, целится в них стрелой.

Кайя поднимает руку, но Одетт еёостанавливает.

— Идите без меня, — говорит она. — Я найду вас.

Ведьма колеблется, но Ева понимает: это её битва. Они с Кайей продолжают путь, следуя за гауарги, пока отряд не скрывается в ночи.

В этой части леса остаются только Волк и Ворон.

Одна тропа ведёт туда, где сияют тусклые огни деревни. Другая — во тьму.

Волк целится.

Ворон ждёт.

И тогда она делает шаг вперёд, а он натягивает тетиву.

Без неё они могут потерять всё: войну, честь, надежду. Без неё всё может оказаться напрасным — смерть родителей, смерть брата, жертвы, ложь, предательство.

Ворон это знает.

И всё равно делает шаг вперёд — навстречу стреле, что направлена прямо в сердце.

Волк тяжело вздыхает.

— Я не могу тебя отпустить, — предупреждает он.

Его пальцы жёстко сжимают лук.

— А я не могу остаться, — отвечает она.

Ворон движется уверенно.

Расстояние между ними сокращается. Волк нервничает. Он знает, что должен сделать. Знает, что сказала бы ему Нирида. Что сказал бы его отец, если бы был жив. Что сказала бы мать. Знает, чего ждёт от него его народ, его армия.

— Не делай ни шага больше, — бросает он.

Но Ворон его не слушает.

В какой-то иной реальности стрела уже сорвалась с тетивы. Но не здесь. Не в этом мире, где лучник так же раздвоен в своём решении, как тропы, что ночью прокладывают гауарги.

Его пальцы подрагивают. Его ноги отступают на шаг назад. И наконец, его руки с силой швыряют лук на землю, когда Одетт подходит слишком близко.

Кириан выхватывает кинжал и направляет его на неё.

Последняя угроза. Последняя надежда.

Но Ворон верит в него больше, чем Волк верит в неё.

Она знает: он не сделает этого.

Шаг вперёд. Ещё один.

Кириан перестаёт пятиться. Он стоит, смотрит, как она встаёт на цыпочки, закидывает руку ему за шею и приближает своё лицо к его — даже зная, что этим самым подставляет своё горло под его клинок.

Кириан рычит, заставляя себя сопротивляться, заставляя её вспомнить, что между ними — лезвие. Но что-то в этом поцелуе… что-то, что невозможно отвергнуть. Вкус конца.

Он вцепляется пальцами в её лицо, сжимая так, словно хочет заставить её одуматься. И целует — яростно, отчаянно, с гневом, с болью, с горечью.

Кириан вспоминает тот самый первый поцелуй, который с самого начала ощущался иначе, хотяон тогда и не понимал, почему. Одетт тоже возвращается в тот момент, когда у неё закружилась голова, в то чувство страха перед потерей контроля — и одновременно в сладкое предвкушение, когда он жадно завладел её губами, прижимая к стене дворца Сирии.

Волк вспоминает, как украл у неё поцелуй, как в этом сдержанном желании всё его естество, каждая его часть рвалась в одном направлении — к ней.

Ворон вспоминает поцелуй, который она украла у него позже, в своей истинной форме, в Изартеги.

Но этот поцелуй…

Этот — особенный.

Этот — прощание.

Одетт отступает. На её губах остаётся солёный привкус слёз Кириана.

Волк опускает кинжал.

Ворон понимает, что он сдался.

— Я не нарушил договор, — хрипло признаётся он, всё ещё касаясь её разбухших губ.