Книга Все потерянные дочери, страница 27 – Паула Гальего

Раньше мне казалось, что я вижу их во снах — ту рыжеволосую женщину и мужчину с тёмными волосами, качающих новорождённого. Я думала, что это воспоминание, украденный у смертидар.

Теперь я знаю — это были не они.

По спине пробегает холодок, когда я снова замечаю Кириана внизу. Три года. Именно столько у нас есть, чтобы воплотить в жизнь то видение — или мы оба умрём. Кириан пообещал это ведьмам Лиобе, тем, что прокляли меня. Времени было больше, но он сам сократил его, заключив второй договор с Эли — внучкой той самой ведьмы, с которой заключил первый. Он хотел узнать, как снять браслет Тартало, который я всё ещё носила. Не получилось — и теперь у него есть три года, чтобы зачать ребёнка с ведьмой.

Со мной, если верить этому видению.

Эрио всегда показывал мне его как ускользающее будущее, возникающее в момент, когда я была на грани смерти. Я не понимала, почему, пока Кириан не признался мне в правде о сделке с ведьмами. Теперь я знаю, что этот сон — нечто большее. Это песня возможного будущего… с Кирианом. С ребёнком.

Я качаю головой и пытаюсь выбросить это из головы.

— А ты за кого зажигаешь? — спрашиваю, и мне немного стыдно, ведь я задаю вопрос, лишь бы перестать думать о проклятии, висящем над нами, как острое лезвие.

— Тоже за отца, — отвечает она почти сразу. — И за сестру.

Я сглатываю. Никогда не спрашивала об этом раньше.

— Прости. Нирида кивает. — Сегодня мы почтим их память. — Это были Львы? — Они сражались за Волков, когда убили родителей Лиры. Я была слишком мала, а моя мать оказалась достаточно умной, чтобы вымаливать прощение, умолять пощадить нас обеих. Я видела, как она опустилась на колени перед теми, кто отнял у неё мужа и дочь, — и научилась: некоторые битвы выигрываются другим днём.

— Ты скучаешь по ним? — спрашиваю я.

Может, это звучит глупо. Может, она подумает, что я не знаю, что сказать. Но это искренний вопрос. Мне тяжело это понять, потому что когда я думаю о своих родителях, я чувствую только пустоту: вязкую, густую и страшную. Она прилипает к костям, как что-то чужое, на что я будто не имею права.

— Каждый день, — отвечает она, закрывая глаза на миг. — У меня есть новости из Сирии. Мои шпионы утверждают, что на этот раз весть о смерти наследника действительно дошла до королевы Морган и короля Аарона.

— Наконец-то, — шепчу я. — Это что-то меняет?

Её руки всё ещё оберегают пламя фонаря.

— Аарон и Моргана останутся на троне. Если он умрёт, следующим в линии будетодин из его племянников — Ланс. Мои шпионы говорят, что он покинул дом в Тане и перебрался в Сирию.

— Хочет быть ближе к короне. Нирида кивает, и я больше ничего не говорю. Да и времени уже нет.

Речь подходит к концу, эмоции, звучащие в словах Евы, переполняют слушателей. Мы видим их лица, полные чувства, дрожащие руки, сжимающие огни надежды…

И вот Ева поднимает руки к небу — и я тоже, точно отражение.

Фонари выпускаются из рук одновременно с тем, как десятки светящихся искр рождаются в воздухе.

Сначала никто не понимает. Потом следуют приглушённые возгласы удивления. Один мальчик отскакивает в сторону, когда одна из искр пролетает мимо него, и замирает в восторге, осознав: они не обжигают, не причиняют боли, не несут вреда.

Именно он — первый, кто поднимает руку, чтобы дотронуться до магического света. Он мигает, будто живой, колышется в воздухе и поднимается выше, к небу, вместе с остальными фонариками.