Книга Все потерянные дочери, страница 214 – Паула Гальего

— И ты тоже, — понимает он. Истина висит между нами, как туман. — Ты убьешь меня?

Я моргаю. — Если бы ты вернул свой облик, ты мог бы защищаться. — Я бы никогда не причинил тебе вреда, Одетт, — говорит он так, словно ему больно даже думать об этом. — Я тебе тоже, — признаюсь я. — Ты получил свой ответ?

— Я — Ворон, — возражает он. Его кулаки сжаты, а губы превратились в тонкую линию.

— Когда ты носишь эту маску — да, но раньше ты был кем-то другим. До того как тебя вырвали из дома, украли твое наследие и память твоего народа, ты был Волком… и можешь снова им стать.

Есть момент, между словами, когда я представляю, что всё пойдет ужасно неправильно. Что я неверно истолковала его молчание и сомнения и зашла слишком далеко.

Но Лоренцо тоже верен, и даже если раньше он считал, что его верность принадлежит Воронам, на самом деле она принадлежала его семье. Леону, Элиану, мне.

Я вижу две слезинки в тот миг, когда его глаза меняются. Они теряют округлую форму и зеленый цвет, становятся более миндалевидными, ресницы удлиняются, а радужка приобретает прекрасный медовый оттенок, особенный и другой, который, однако, кажется мне почему-то тепло знакомым. Его кожа немного светлеет, на щеках появляются веснушки, структура лица тоже трансформируется: скулы становятся более выраженными, а челюсть — мягче.

На мгновение в его глазах только боль; боль, рожденная потерей и кражей, навязанным прошлым и иллюзией жизни, о которой он никогда не узнает, какой она могла бы быть на самом деле.

Затем я преодолеваю расстояние, разделяющее нас, поднимаю руки и вытираю ими его слезы; или, по крайней мере, пытаюсь, потому что он начал плакать беззвучно.

— Приятно познакомиться, Лоренцо. — Я немного смеюсь, но эмоции застревают в горле, и голос звучит сдавленно. — Я дочь Адары и Люка, из Илуна, а также Мари и Гауэко, и я собираюсь уничтожить Моргану.

Лоренцо пытается вытереть слезы предплечьем. — Что я могу сделать?

— Мне нужно, чтобы ты помог мне убедить Воронов сражаться на нашей стороне; или, по крайней мере, остаться в стороне.

Он проводит рукой по волосам знакомым жестом, который возвращает меня в прошлое, когда мы были всего лишь детьми, сражавшимися за выживание вместе. — Я знаю некоторых, кто затаилобиду, и думаю, они бы выслушали. Я могу прощупать почву, а ты пока можешь потренировать меня и научить пользоваться силой, как это делаешь ты. Дай мне несколько дней и…

— У нас есть часы.

Лоренцо моргает. — Ты шутишь. — На закате мы идем на войну.

Он замолкает. — Я не смогу сражаться. — Мне не нужно, чтобы ты сражался, я лишь хочу, чтобы ты убедил Воронов отойти в сторону.

Он фыркает, но у него вырывается улыбка. — Ладно. Я могу это сделать. Значит, никакого прощупывания.

— Нет. — Я качаю головой. — На это нет времени, и ты должен быть осторожен. Никто из тех, кто собирается защищать Моргану, не должен узнать раньше времени.

Он обдумывает это несколько мгновений и смотрит на меня с опаской. — Когда это будет?

Он знает, что это опасный вопрос и что я не отвечу, если не доверяю ему. Но я не сомневаюсь.

— С наступлением темноты. Не говори ни с кем до заката. Сможешь?

— Думаю, да. — Он делает глубокий вдох, словно ему не хватает воздуха. Опустив взгляд, он смотрит на свои руки.

— Ты привыкнешь, — уверяю я его. Он колеблется. — И обнаружишь, что ничто не дает столько силы, как возможность быть собой, без маски и притворства.