Книга Все потерянные дочери, страница 10 – Паула Гальего

Кириан целует так, как любит: с безудержной страстью. Он отдаёт всё — и требует взамен. И я даю. Я сдаюсь — этому поцелую, этому рту, что поглощает меня без остатка: без остатка от приличия, от реальности, от рассудка… И я не знаю, чувствую ли я это из-за уз бихоц, что усиливают каждую эмоцию, или же всё дело в темноте того леса, откуда я его вернула — темноте, что до сих пор живёт во мне.

На вкус он — Кириан. Надежда. Будущее.

Подарок, выменянный в лесу, полном украденных монет.

В комнате слышны лишь наши дыхания — тяжёлые, прерывистые — пока с моих губ не срывается стон. Он воспринимает его как разрешение, как призыв — и прижимается ко мне всем телом, почти с яростью. Моя спина ударяется о холодное стекло окна, но даже это ледяноеприкосновение не остужает пламя под кожей.

Внезапно Кириан опускается чуть ниже, на секунду отрываясь от моих губ, и его рука тянется к подолу платья. Он тянет ткань вверх, просовывая ладонь под неё и скользя по моему бедру — ток пробегает по мне с головы до пят.

Я чувствую его бёдра, его тело — как идеально оно ложится на моё, как оно разжигает каждый нерв, как будит самые тёмные желания. Его пальцы отпускают ногу лишь затем, чтобы дотянуться до моей спины — к шнуровке, сдерживающей роскошное платье. Он начинает её развязывать — осторожно, почти не вяжется с голодом в его взгляде.

— Я думал, что больше тебя не увижу, — шепчет он у моих губ.

Над всем — над страстью, над желанием — горит ярость. И боль. Горит сложная, глубокая эмоция, известная только тем, кто терял всё.

— Я тоже, — признаюсь.

Кириан проводит пальцами по позвоночнику. Я чувствую, как платье соскальзывает, оставляя кожу открытой, уязвимой — и в этом ощущении есть что-то божественно сладкое.

— Так мне и сказали, — шепчет он, не отрывая взгляда от моих губ.

Он не отводит глаз, даже когда двигается, даже когда тянет меня за руку, помогая отойти от окна, и затем дотягивается до штор — скрывая за ними стекло.

Он поворачивается ко мне, и я замираю с сердцем в горле. Он подходит, так же медленно, как и раньше. И в этот раз он не целует. Он смотрит. Его сильные руки ложатся мне на плечи, медленно спускают с них ткань — открывая кружевное бельё, нежный корсет, полупрозрачные клочки материи, оставляющие мало простора для фантазии.

Но он не смотрит на кружево. Не на обнажённую кожу, что жжёт под его взглядом. Его руки скользят по плечам, по рукам — и замирают. Там, где замирают и его глаза.

— Что ты наделала, Одетт?

Я немного напрягаюсь — но не позволяю себе показать этого.

Горький привкус поднимается в горле.

— Я спасла тебя, — шепчу без колебаний.

— Говорят, ты сделала больше, чем это, — отвечает он, глядя на чёрные браслеты, охватывающие мою кожу. Они не сплошные, не тяжёлые. Это тонкие, переплетённые линии — изящная филигрань. И в этом орнаменте есть своя страшная красота. — Ты заключила сделку?

Кириан смотрит мне в глаза — и я отвечаю ему взглядом. В его глазах — весь свет небес, всё золото, что когда-либо тонуло в глубинах морей.

И тогда я принимаю решение.

— Я не помню.

Это удивляет его. Меня тоже.

— Не помнишь?

— Я знаю, зачем пошла в тот лес, — киваю в сторону занавешенного окна. — Помню, как очнулась и как меня привели в тронный зал — превращённый в траурный. Помню твоё безжизненное тело. Монеты. Горе Нириды, ужас в лицах твоих сестёр… Помню, как отправилась в лес, и потом… потом ты был жив.