Книга Парфюмерша из Ведьминой Хижины: путь к свободе, страница 5 – Молли Винтер

— Алиша, — произнес он, и в его голосе не было ни капли тепла или радости от возвращения. Только властный тон, привыкшего отдавать приказы. Но под этим тоном я уловила нотку раздражения — он не любил, когда что-то шло не по его сценарию. — Это Инесса. И наш сын, Леон. Прошу любить и жаловать!

Последняя фраза прозвучала так цинично и легко, словно он представлял мне не свою любовницу и факт их измены, а новых придворных шутов. «Прошу любить и жаловать!» — это наглое, почти буффонадное приглашение принять участие в его гротескном спектакле, это плевок в лицо всем тем годам, что я была его верной, хоть и несчастной женой. У меня перехватило дыхание от наглости, от этой неприкрытой, издевательской легкости, с которой он выставил нашу личную трагедию на всеобщее обозрение, как какую-то пошлую банальность.

Слово "наш" прозвучало как выстрел в упор. Я почувствовала, как кровь отливает от лица, и мир поплыл перед глазами. "Держись, Алиша, держись. Не дай ему увидеть, как тебе больно". Я сглотнула ком в горле и выпрямилась, стараясь сохранить достоинство. Леон взглянул на меня снова, и в его взгляде мелькнуло что-то от Гордана.

Инесса робко поднялась, совершив неловкий, слишком низкий для ее нового статуса книксен, отчего ее безвкусное платье раздражающе зашуршало. Ее руки слегка дрожали — это была не просто неуверенность, а смесь страха перед моей реакцией и сдерживаемого ликования от собственной победы. В ее глазах читалась сложная гамма чувств: животная опаска загнанной в угол мыши, понимающей, что ее могут прихлопнуть в любой момент, и в то же время — торжество кошки, все же пробравшейся в кладовку с молоком.

— Очень приятно, миледи, — прощебетала она голосом, который идеально подходил к ее приторным духам — высоким, сиропным. Но за этим сладким тоном сквозил колючий отзвук достигнутой цели. — Мы с Леоном так надеялись… что вы нас примете. — Она чуть подала вперед плечико, изображая покорность, но в этом жесте была и наглая просьба о одолжении, и уже почти чувство собственности. — Я слышала о вашем добром сердце от… от общих знакомых.

Последние слова она произнесла с едва уловимой паузой и крошечным, едвазаметным подергиванием уголка губ, давая понять, что эти «знакомые» — не кто иной, как сам Гордан, и говорил он отнюдь не о моем «добром сердце», а о моей слабости и покорности, которую она теперь надеялась использовать. Она одновременно и боялась меня, и уже мысленно примеряла мое место, и это сочетание было отвратительнее откровенной злобы.

Я проигнорировала ее, впившись взглядом в Гордана. Ее слова повисли в воздухе, как дым от его пламени.

— Объясни. Сейчас. И без этих дурацких театральных пауз, — потребовала я, чувствуя, как голос крепнет от гнева. Мои кулаки сжались сильнее.

Он усмехнулся уголком губ, и эта усмешка была холодной, несмотря на его огненную природу. Ему нравилось, что он держит меня на крючке, нравилось мое напряжение — типичная черта, в этой ситуации он король обстоятельств. Но в глубине его глаз мелькнуло что-то новое — неуверенность? Он привык, что я подчиняюсь, как и все вокруг, и не задаю лишних вопросов.

— Что тут объяснять, дорогая? Все очевидно. Ты не смогла выполнить свою главную обязанность. Инесса смогла. За время, когда ничего не выходило, у меня появилась другая семья. Теперь у тебя есть выбор.