Книга Дикарь и лебедь, страница 150 – Элла Филдс

Однако я была твердо намерена довести дело до конца, поэтому крепко обняла Эдвана и отказалась давать ему какие-либо обещания. А затем проводила его взглядом.

Поднявшись в мастерскую, я прошла мимо полок с тканями к большим окнам, из которых открывался вид на часть парадного двора и один из проездов в город, лежавший за стенами замка.

Народные массы текли в обе стороны, цветные ленты реяли на ветру. Два лоточника с тележками въехали во двор вслед за толпой, следом за ними процокали лошади, тащившие телегу с элем.

– Ты ведь сказала «скромная свадьба», мама. – Я задернула шторы, когда увидела группу пьяных мужчин, что веселились, потрясая кружками с пивом, и обернулась к ней с разгневанным видом.

Зажав во рту рукоятку маленького ножика, она возилась с отделкой лавандового платья, которое, понадеялась я, предназначалось для нее, ибо надевать его у меня не было ни малейшего желания.

– Сама церемония – да.

– Какой смысл в скромной церемонии, если вокруг в курсе? – процедила я, стараясь сохранять спокойствие, которого не ощущала.

– Наш народ нуждаетсяв вере, в надежде на то, что эта жертва покончит с войной. Празднества принесут им отраду.

Отраду.

– Думаешь, что он не сдержит свое слово? – спросила я, хотя мать и так уже на это намекнула. – Он согласился прекратить набеги и кровопролития только в том случае, если я выйду за него. – На последних словах я сделала акцент, чтобы до нее точно дошло.

И достигла цели – мамины руки, мастерившие из ленты цветок, замерли. Она сглотнула, и у меня по спине пробежал холодок, когда мать принялась копаться в корзинах с приспособлениями для вышивки, стоявших у стены.

– Я знаю, – мягко и опасливо произнесла я. – Знаю, что это, должно быть, тяжело.

– Тяжело, – сказала она так, будто я ни черта в этом не смыслю, и была права. – Ты понятия не имеешь, каково это.

– Я провела несколько недель вдали отсюда. – Я захлопала глазами, ошарашенная собственной наглостью, жесткостью.

В дверях возникла Линка с большим мотком лавандового тюля и замерла на месте. Взгляд у служанки был нечитаемый, и она, юркнув к одному из двух длинных столов, положила ткань на свободный его конец.

– На протяжении бесчисленных дней и ночей я терпела, сносила муки и надеялась, что смогу спасти эту семью, как и предрекали вы с отцом, – продолжала я. – Да, я не родила вам нового наследника, но все равно принесла пользу. Все это – моя заслуга. Не дай моим усилиям пропасть даром.

Линка, кажется, прыснула.

Я проигнорировала ее, мой взгляд был устремлен в спину матери, которая отошла к окну, прижав ладонь к губам.

– Не упоминай его.

– Отца?

Все ее тело заметно напряглось, и она прошипела:

– Не смей – и не стой тут, стараясь внушить мне чувство вины за то, что я ничего сделала, пока ты была там.

– Ты горевала, – сказала я. – И удерживала это королевство от полного краха.

Мать отвернулась от окна, ее рука упала на оранжевые юбки, блеснули на свету бусины, которыми был расшит ее корсет в тон, и по белым стенам разбежались солнечные зайчики.

– Ты отдалась ему?

Ошеломленная, я отступила на шаг.

Она знала. Она уже знала. Как знала и служанка, что стояла позади нее, притворяясь, что прибирается на столе.

Они обе знали. Но не желали этого знать. Поэтому я дала им ответ, который бы их устроил, в котором они нуждались, хоть и прекрасно понимали, что это ложь чистой воды, – я покачала головой.