Книга Окна во двор, страница 227 – Микита Франко

– Оу…

Я не знал, что принято на такое отвечать. Мне стало хорошо и радостно и в то же время недоверчиво: конечно, он же мой отец, он должен меня хвалить.

Лев, кажется, прочел эту смесь эмоций на моем лице. Спросил:

– Не веришь мне?

– Не знаю, – честно сказал я. – Девчонка, с которой я встречался в Канаде, говорила, что я писать не умею.

– И ей ты поверил?

– Ну… наверное. Ты видишь, как я пишу? Такой примитивный слог.

– Он не примитивный.

– Простой.

– Но ты же написал это для детей? – уточнил Лев.

Я кивнул. Папа вдруг сказал:

– Сложные речевые конструкции и нагромождения слов иногда выглядят жалкой попыткой скрыть отсутствие таланта. По-моему, ты либо можешь интересно рассказать историю, либо нет.

В груди разлилось теплое чувство благодарности за эти слова, и, спохватившись, я искренне произнес:

– Я думаю, у тебя тоже талант.

Это я по-честному сказал, не просто так. Ожидал, что Лев заспорит, но он началпро другое:

– Помнишь, я говорил, что профессия врача нужна всегда и везде? И поэтому я ее выбрал.

– Помню.

– Я был не прав.

Я метнул на Льва быстрый удивленный взгляд.

– Почему?

– В Канаде эта профессия никак мне не помогла, наоборот – наставила палок в колеса. Глядя на Славу, я тогда подумал: если бы я выбрал литературу, а не медицину, я бы, может, ни от кого и ни от чего не зависел. Как и он.

Я чуть было не спросил: ты что, просто завидуешь ему? Но вовремя прикусил язык.

Лев, спохватившись, заоправдывался:

– Нет, я люблю свою работу и бóльшую часть времени не жалею о своем выборе, но жизнь полна ситуаций, которые невозможно предугадать. Поэтому… Становись кем хочешь, и будь что будет. Вот что я пытаюсь тебе сказать.

Я не сдержал ехидной улыбки.

– Даже журналистом?

Лицо Льва вдруг сделалось строгим, заострившимся, и холодным тоном он властно произнес:

– Нет, только не журналистом.

Я внутренне содрогнулся от этой резкой модификации. Но, выдохнув, папа засмеялся.

– Господи, я пошутил, расслабься.

– Не шути так больше, – почти жалобно попросил я.

– Я же сказал: кем хочешь, – для убедительности повторил Лев.

Я вяло улыбнулся ему, а сам подумал: да я и не знаю, кем хочу быть.

День был хороший: синий и прозрачный. Пахло талым снегом, подмерзшей землей и догорающим костром. Я зябко ежился возле него, выставив вперед руки. Смотрел на небо: такое яркое, как будто кто-то специально раскрасил его толстым слоем гуаши. Через эту слепящую синеву тянулся белый след самолета. Тот летел низко, наверное, шел на посадку. Я попытался представить, как люди в салоне прилипли к окнам, смотрят с высоты на Байкал и думают: вот бы оказаться поближе. А я думал: вот бы посмотреть с высоты. Большое лучше смотрится издалека.

В костер приземлился круглый кусок льда, и пламя плюнуло во все стороны горящими искрами. Я резко отпрянул, заметив, как на меня виновато таращится Ваня. Криво улыбнувшись, он сообщил:

– Папа сказал потушить.

– Не таким способом, дурак, – обиженно ответил я. – А если бы ты меня обжег?

– Ну не обжег же.

– «Обжегже», – передразнил я, показав язык.

Я взял из машины пластиковую бутылку с остатками воды (это она заменяла нам водопроводный кран) и залил костер. Лев с Ваней собрали палатку, сложили стол и стулья, и теперь папа загружал багажник. Предстояло еще прикрутить сиденье.