Книга Окна во двор, страница 217 – Микита Франко

Вскоре Лев закончил с палаткой и, отряхивая руки, неспешно подошел ко мне. Опершись ладонью на открытую дверь машины, он спросил:

– Не хочешь присоединиться?

– Вам и вдвоем нормально, – буркнул я.

– Ладно, – кивнул Лев. – Тогда посмотри в бардачке. Я там кое-что оставил для тебя.

– Что?

Он меня уже не слушал, возвращаясь обратно к Ване. Тот, прыгая на одной ноге, спрашивал про костер – когда, мол, будем жечь. Слово «жечь» звучало у него с истеричными нотками в голосе.

Я протиснулся между креслами, перебираясь вперед, и раскрыл бардачок. Вот что было внутри, ровно в таком порядке, слева направо: ключи от съемной квартиры Льва, записная книжка и пачка салфеток. Я прикинул в уме, что´ именно из этого Лев мог оставить для меня, и решил, что записная книжка подходит лучше всего.

Ее и взял в руки.

Книжка была покрыта искусственной кожей, под змеиную, и закрывалась на магнитную застежку. Точнее, когда-то закрывалась – сейчас, за давностью лет, магнит уже не работал. А лет этой книжке, казалось, и правда много: страницы пожелтели, внутренний блок расклеился, где-то паста от ручки выцвела и стерлась.

Я открыл случайные страницы, ближе к середине, и сразу понял, что´ передо мной. Так неожиданно понял, что даже испугался и на секунду захлопнул книжку, чтобы отдышаться. Потом снова открыл.

Это были стихи.

В начале – о любви. Почти все – о любви. И адресат был легко узнаваем.

С середины стихи пошли реже и мрачнее. Между датами случались перерывы в месяцы, а то и годы. Я листал и думал: 2005 – мне один годик, 2007 – мама еще жива, 2008 – мама уже мертва. Все стихотворения того периода были в основном о смысле жизни. Не о любви.

На последней странице оказалось самое мрачное, самое ритмичное, самое жесткое. И, видимо, самое последнее.

Перелистнув, я открыл форзац книжки и увидел фразу, выведенную простым карандашом: «Я выполнил свою часть сделки. Твоя очередь».

Перегнувшись через кресло к заднему сиденью, я потянулся к рюкзаку и достал из большого отдела распечатки. Оставил их в бардачке вместе с записной книжкой.

Глянул в окно на Льва и Ваню, склонившихся над газовой горелкой. Брат попытался потрогать голубой огонек на конфорке, после чего быстро схлопотал от Льва по рукам. Как обычно.

Я тяжело вздохнул, не зная, что и думать. Чопорный зануда в белых рубашках, далекий от мира чувственного искусства, – вот каким я знал своего отца всю жизнь. А что теперь? Кто ты такой, Лев?

Может, все наоборот?

Несмотря на наличие газовой горелки, костер мы все равно развели. Это Ваня хотел: сначала собрал в кучу тонкие ветки, потом принес мне спички (сам пользоваться не умел) и потребовал устроить ему «все как по-настоящему». Я, все больше смиряясь с нашим новым бытом, развел небольшой костер; пламя выплеснулось через хворост и затрещало.

Обрадованный Ваня тут же устроил Ивана Купалу: принялся скакать через огонь, как язычник. Несколько раз приземлился криво, опалил штанину джинсов, а потом с тонким визгом тушил искорки грязным снегом. После этого Лев его наказал – отправил в палатку «думать над своим поведением». Ваня, видимо испугавшись, даже не заспорил, покорно забрался под красно-желтый купол, да так и притих. Я заглянул к нему через несколько минут и обнаружил его спящим на своем спальнике.