Книга Окна во двор, страница 219 – Микита Франко

Это была, скажем так, демонстрационная версия. После чего отец вручил мне в руки второе ружье и сообщил, что нам необходимо разделиться. Объяснил, в какую сторону мне пойти и как потом вернуться обратно. Сказал еще: «Все, что подстрелишь, неси сюда» – и показал на этого зайца. Так мы и разошлись.

Отец впервые учил меня стрелять, когда мне было лет восемь или девять, но так, в порядке баловства: мы выезжали в поле и палили по банкам. В живых существ я никогда не стрелял, но тогда, в этом лесу, понимал, что папа ждет от меня именно этого. А иначе… Ну, иначе я типа не мужик – я прямо слышал, как он мне это говорит.

Короче, шел я по этому лесу и честно пытался разглядеть среди деревьев и сугробов хоть кого-нибудь живого. И разглядел – тоже зайца. Сразу пригнулся, бесшумно потянулся за ружьем, прицелился. Даже опустил палец на курок. Но тот мертвый заяц не лез у меня из головы. Красное на белом… Короче, я не смог. Я уговаривал себя, опускал ружье, поднимал его обратно, но не смог. Мне была противна сама мысль об убийстве. В этом мы с отцом отличались на каком-то основополагающем уровне: то, что он называл хобби и охотой, я называл убийством. Мне кажется, когда с человеком не сходишься в таких вещах, у вас очень мало шансов поладить.

Конечно, я вернулся с пустыми руками. И конечно, он сказал мне, что я «не мужик».

Лев замолчал. Палочкой он разворошил нашу картошку, перевернул каждую на другой бок и снова закидал сверху углями. Усмехнувшись, сказал, не глядя на меня:

– Ты, наверное, думаешь, что я не очень похож на человека, которому противны кровь и насилие.

Он был прав: о чем-то таком я и подумал, когда он рассказывал, как ему было жаль зайчика. Сейчас как будто никого не жаль.

Я кивнул.

Готовность пристрелить живое существо я почувствовал в себе где-то через год. И это был не зайчик.

Тут я, наверное, должен сказать, каким он был. Ну, мой отец. У него был такой прутик (папа показал размеры прутика указательными пальцами, расставив их друг от друга на метр), таким обычно лошадей гоняют. Очень болючий. Он бил меня им все детство. В угол не просто ставил, а обязательно коленями на горох. Такая у него была… педагогика. Простые и понятные советские методы воспитания ремнем и углом его не удовлетворяли, он всегда придумывал, как их усовершенствовать. Но это не только со мной так, если бы только со мной, я бы, наверное, вытерпел как-нибудь. Но он и с Пелагеей так. И с мамой.

Когда мне было четырнадцать, мама забеременела в третий раз. Она ждала девочку. Серафиму. Но однажды отец вернулся с охоты ни с чем, а когда такое происходило, он был злее обычного. Вызверился на мать за немытые полы под кроватью – а она уже на седьмом месяце была, как ей нагибаться? Она это и пыталась ему объяснить, но его еще больше разозлило, что она с ним «пререкается», и он ее избил. Маму увезли на скорой с выкидышем. До сих пор помню, как отец носился во дворе между носилками и фельдшером, повторяя: «Господи, как же так получилось, горе-то какое». Я тогда… Даже не знаю. Не разозлился. Просто как-то холодно стало. И я сразу понял, что´ сделаю.

Ружья в кладовке висели на крючках, всегда разряженные. Я нашел у отца в походной сумке патроны и одно из них зарядил. Прикрыл кладовку и сел в зале на диване. Решил: если он вернется и полезет ко мне или к сестре, я пойду в кладовку за ружьем.