Книга Окна во двор, страница 212 – Микита Франко

Ночью я подскочил от нервного стука в дверь. Смазанная картинка кошмара, насыщенная кислотными цветами и едким запахом миндаля (так, считается, пахнет цианид, хотя я его не нюхал), рассеялась от протяжного скрипа. Дверь распахнули, не дожидаясь разрешения. В темноте спросонья я долго фокусировал взгляд – в дверном проеме угадывался силуэт Льва.

И точно – его строгий голос:

– Вставайте, поехали дальше.

– Почему ночью? – не понял я, приподнимаясь на локтях.

– Сейчас не ночь.

Он прошел в наш номер, широким жестом распахнул шторы на окнах – так, словно от этого действия должен был пролиться солнечный свет. Но чуда не случилось, снаружи по-прежнему стояла непроглядная тьма, через прозрачную занавеску виднелся желтый диск луны.

– Пять утра, – констатировал Лев.

Тяжело вздохнув, я уронил голову обратно на подушку. Ваня даже не пошевелился.

– До Иркутска крупных городов больше не будет, – объяснил папа. – Не успеем до вечера – будете спать в палатке.

Тогда очнулся Ваня:

– О, это же круто!

Я представил: глухой таежный лес, промерзшая земля, уханье сов в ночи, из-за тонких стволов деревьев наблюдает голодный медведь. Нет уж, спасибо. Я поднялся с постели, смиряясь с ранним подъемом.

Пока мы сонно бродили по комнате, натягивая на себя одежду, предусмотрительно раскиданную по полу, Лев следил за каждым нашим движением, подсказывая, какое действие следует выполнить дальше:

– Мики, не забудь положить книгу в рюкзак. Ваня, ты почистил зубы? Тогда почему лег обратно? Мики, ты что-то забыл, – он тут же потянулся к полке и взял мои распечатки, скрученные в трубочку.

Папа развернул их раньше, чем я успел подскочить с криком: «Не трогай!» А когда подскочил, кричать уже было как-то неловко, и поэтому я только хватко потянулся к листам. Лев увернулся, не позволяя мне забрать текст, и несколько насмешливо спросил:

– А, это про того еврея?

– Хватит называть его евреем! Отдай!

– Я называю его евреем, потому что ты назвал его как еврея, – рассудил Лев.

Чем больше он иронизировал, тем сильнее я чувствовал себя жалким и глупым и тем хлеще была моя злость. Охваченный ею, я выпалил:

– А тебя назвали как животное, но я же не говорю про тебя: «А, это та злобная кошка»!

Я тут же инстинктивно отступил от него, испугавшись собственной дерзости. Чуть было не хлопнул себя по губам,выкрикнув: «Черт, прости!» Но все-таки и не хлопнул, и не извинился, понимая, как забавен ему: все, что для меня важно, ему смешно. Осознавая это, я будто бы падал с одной волны на другую, с волны злости на волну обиды, с волны обиды на волну страха – туда-сюда в свободном плавании.

Лев свернул распечатки обратно в трубочку и протянул мне. Я сжал их дрожащими пальцами. Папа сказал:

– Хорошая шутка.

Но без смеха.

Завтракали в кафе на первом этаже. Лев не дал нам права выбора, забрал меню прямо из-под носа и вернул официантке. Сказал ей:

– Они будут омлет.

Ваня, успевший приметить на картинке шоколадный фондан, запротестовал:

– Я не хочу омлет!

– Тогда каша?

Брат, поморщившись, захныкал.

– Не-е-е-ет! Я хотел что-нибудь сладкое!

Лев кивнул девушке, окончательно подтверждая выбор.

– Омлет.

Я слегка пнул Ваню под столом, надеясь таким образом предотвратить истерику, но он пнул меня в ответ, только гораздо сильнее. Тогда я пнул его еще раз, чтобы на этот раз мой пинок соответствовал по силе его, а он стукнул меня кулаком в плечо – тоже больно. Тогда я выкрутил ему запястье, и он завизжал как поросенок. Вывернувшись, Ваня резко выкинул руку и указательным пальцем попал в мой правый глаз. У меня аж искры замелькали – так больно! Что-то потекло по щеке, и я не сразу понял: это глазное яблоко покидает глазницу или просто слезы?