Книга Дни нашей жизни, страница 93 – Микита Франко

– Чего?! – возмутился я.

– Он про меня, – сгладил Слава конфликт.

С той поры у меня в жизни появилась одна точка спокойствия. Везде, в любом транспорте и при поездке на любые расстояния, меня выматывали приступы удушья, тревоги и сердцебиения, иногда я не мог выйти даже в соседний магазин за хлебом – но если знал, что сегодня еду в детский дом, то оставался в каком-то решительном спокойствии. Будто мне было неловко за свою постыдную панику, когда я еду туда, где дети видели… такое… В общем, ТАКОЕ. И я держался.

А в детдом я ездил к Ване, но на территорию меня не пускали,поэтому я приходил в то время, когда у них прогулка, и мы переговаривались через забор. Он рассказывал, что делал в первой половине дня, или какую-нибудь очередную выдумку про своих родителей («На самом деле они были космонавты» или «Ну ладно, сейчас точно правду скажу: они артисты цирка…»), а однажды рассказал, как подрался с кем-то из своей группы, и хвастался фингалом под глазом.

– За что огреб? – спросил я.

– Юра мне подножку поставил за то, что я назвал его сукиным сыном. – И вдруг проговорил: – Если бы меня так назвали, я бы не обиделся. Это же правда, что моя мать – сука. А у кого-то здесь не такая, что ли?

– Но твоя мама – артистка, сам только что сказал.

– Да! – тут же весело согласился Ваня. – Они с отцом были канатоходцами. Когда они ходили прямо под куполом цирка, канат и оборвался.

Я посмотрел ему в глаза. В этот раз он не отводил их, а разглядывал меня в ответ, буквально просвечивал, как рентген. У него способность такая – врываться в душу без стука и спроса, и взгляд у него открытый, очень честный, хотя он уже весь передо мной изоврался.

Я покачал головой:

– А на вид такой честный мальчик…

– Те, кто на вид честные, на самом деле самые лживые, – со знанием жизни заметил Ваня.

– А правду ты мне когда-нибудь расскажешь?

– А правду я сам не знаю.

– То есть?

– То и есть, – нахмурился Ваня. – У меня ни папы, ни мамы – никого. Их просто нет. И где они – я не знаю. Все ребята хоть что-нибудь знают, а я – вообще ничего. Я так не хочу, не хочу, когда я вообще никто и ничто.

И вот я смотрел, как мальчик, о существовании которого я еще недавно ничего не знал, горько расплакался, а я не понимал, что мне делать, куда деться от нахлынувшей нежности к нему и собственного стыда за то, что не могу его успокоить. С тех пор как я побывал в детском доме, я словно попал в мышеловку. Только мне не палец прищемило, а сердце.

Ваня не отворачивался и не зажмуривал глаза, как обычно бывает, когда плачут дети. Он плакал с широко открытыми глазами, только крупные слезы катились по щекам.

– У меня тоже нет мамы, – вдруг неожиданно сказал я.

Заметив, что Ваня перестал всхлипывать и прислушался, я продолжил:

– А мой отец от меня отказался.

– А с кем ты приходил?

– Это мамин брат. Если бы его не было, я бы тоже оказался в детском доме, здесь. – Про бабушку я решил не уточнять,чтобы мое сравнение было ему понятнее. – Так что в детстве мне тоже хватало всяких социальных работников и органов опеки, пока решалась моя судьба. Но этого было, конечно, мало, и я почти ничего не помню.

Ваня всхлипнул и вытер лицо рукавом. Спросил:

– Теперь ты называешь его папой?

– Да. Его парня я тоже называю папой. Я, сколько себя помню, с ними живу, в однополой семье.