Книга Дни нашей жизни, страница 90 – Микита Франко

– Почему тебя бьют?

– Они так… развлекаются…

Я чуть не сказал: «Ну и ты развлекайся. Пока». Какое мне до него дело? Если я его обратно в детдом потащу, он упрется, это и так понятно. Куда мне его тогда деть? Домой вести? Но у нас же не приют для сирот.

Короче, надо было валить. Но я стоял и смотрел на него. И сам себя спрашивал: «Почему я не ухожу?»

А он стоял и смотрел на меня. Думает, наверное, что я его одного не брошу. А с чего он взял-то, что не брошу?

– Ладно, пошли, – вздохнул я.

– А куда?

– Погуляем.

Мы пошли вдвоем вдоль берега. Ваня рассказывал мне, что ребята в детдоме один хуже другого. Критерии хорошего человека у него были очень просты: уметь драться, плевать на два метра и плохо учиться. Конечно, идеал хорошего человека воплощал в себе сам Ваня.

Обо мне он узнал, что я не дерусь и до недавнего времени учился неплохо, потом мы посоревновались в плевках на дальние расстояния, и я проиграл. Тогда Ваня сообщил, что я абсолютно пропащий человек. Чтобы реабилитироваться в его глазах, я рассказал ему про драку с Ильей, но он лишь с грустью заметил:

– Потенциал был, но толку из тебя не вышло.

Я и смеялся, и раздражался, но слушать эти размышления было интересно. «Отличник – двоечник», «плюется – не плюется», «дерется – не дерется» звучит смешно, а многие и во взрослом возрасте пытаются уложить людей в такие примитивные схемы. И некоторые ведь укладываются – люди бывают удивительно бессодержательными.

И все-таки разговаривать с Ваней оказалось непривычно. Все, что он говорил, я невольно пропускал через призму его сиротства и того истошного вопля: «Заберите меня отсюда!» Но я пытался держаться с ним непринужденно и не ударяться в жалость, ведь, как говорил Горький, жалость унижает человека.

Потом я учил Ваню кидать плоские камни так, чтобы на воде они прыгали «блинчиками». Оказывается, он этого не умел.

Когда я запускал очередной камень, Ваня спросил:

– Почему ты со мной пошел?

Я повернул к нему голову. Он смотрел прямо и требовательно.

Я помнил этот взгляд. Я помнил это мгновение. Я помнил этот характер. Я помнил этот вопрос. Я помнил ответ. Я все это уже где-то видел.

– Есть такой жанр – святочныйрассказ, – проговорил я. – Перед Рождеством путник встречает малыша и помогает ему.

«Сейчас скажет про осень», – подумал я.

И Ваня сказал:

– Сейчас осень.

Я в тот раз тоже так сказал.

Покидав камни, мы пошли в обратную сторону – в сторону детского дома. Ваня не воспротивился этому, и я подумал: «Хорошо, так сейчас и доведу его».

– Знаешь, где мои родители? – неожиданно спросил Ваня.

– Где?

– Умерли. Я был маленький, когда они гуляли со мной, и на них в парке напал преступник. Он убил моих родителей, а я выжил, потому что меня защитила мама.

Что-то в этой истории напомнило мне несчастную судьбу маленького Гарри Поттера.

– Жуть, да? – спросил меня Ваня.

Я кивнул, соглашаясь.

– А я соврал, – легкомысленно признался он. – Но я не один такой. У нас все кучу историй напридумывали. Что они чуть ли не дети президента. Кругом одни вруны, которые сами в свое вранье поверили.

Ваня совершенно не смущался того, что он врет, да и вообще ничего – говорил дерзко и уверенно, только глаза отводил. А если мне и удавалось поймать его взгляд, то взгляд этот обжигал. Много в нем было взрослой боли и нетерпимости.