Книга Дни нашей жизни, страница 109 – Микита Франко

Кроме того, я не знаю, как разобраться в себе. Однажды мой одноклассник смотрел на какого-то парня секунд двадцать, не отводя взгляда, и другой одноклассник спросил, не гомик ли он. Я был в отчаянии от понимания, что в этой «нормальной» реальности нужно еще и выдерживать продолжительность взгляда, чтобы никто ничего не подумал. А я на этом параде полчаса разглядывал парня, за что в школе меня уже давно бы окрестили каким-нибудь «петухом», да я и самуже себя так мысленно окрестил, потому и сорвался. Если послушать других, то ты гей, если просто смотришь на мужчину. Если послушать родителей, то это просто какая-то чухня про «чувства», абсолютно непонятная, потому что я уже давно ничего не чувствую. Надо было подойти к этому парню и врезать. Сначала сказать: «Че ты, э, ты че», – а потом врезать.

Вот о чем я думал, пока шел до отеля и уже дойдя, когда просто сидел и смотрел в одну точку. А когда родители с Ваней вернулись, я сказал им, что это все было глупо и «не гордо».

– Чем они гордятся? – не скрывая брезгливости, спрашивал я. – Тем, что яйца через стринги вывалились наружу? На это даже смотреть противно.

– Можно не смотреть, – заметил Лев.

Меня начало заносить:

– А как на это не смотреть, если они устроили эту вакханалию в центре города? Вот только не говори, что «можно не идти в центр». А если я живу в центре? А если я работаю или учусь в центре? Когда мы переедем в Канаду, там будет такая же навязчивая «свобода»? И сказать что-то против нельзя, потому что это будет считаться дискриминацией, а за дискриминацию – статья, вот и сиди, терпи голых мужиков и баб посреди улицы. Может, вы едете в свободу, но я еду в тюрьму с толерантной цензурой.

– Что такое вакханалия? – встрял в разговор Ваня.

А Лев только сказал:

– Если будешь жить или работать в центре, просто не смотри в этот момент в окно.

Я начал злиться на него:

– Я не понимаю, почему ты поддерживаешь этот маскарад. Ты же нормальный человек. Неужели ты не понимаешь, что гордость должна быть другой?

– Какой?

– Вот если бы они вышли на этот прайд в приличной человеческой одежде, а вместо флагов и плакатов с гениталиями у них в руках были плакаты типа «Я гей, и я изобрел лекарство от рака» или «Я лесбиянка, и я сняла гениальный фильм», вот тогда я понимаю – гордость. А сейчас не понимаю.

– Хорошая идея, – заметил Слава. – Можешь попробовать продвинуть.

Я растерялся от того, что никто не стал со мной спорить. А мне хотелось спора. Или такого конфликтного разговора, в котором я поставил бы точку. И я ее поставил:

– Не приживется. Им придется столкнуться с тем, что большинство из них не гении, не ученые и не деятели искусства. А обычные скучные серые люди. И кроме показа разукрашенных в радужные цвета задниц им больше нечего поведать миру.

На этой ноте я хотелс гордым видом уйти, но тормознул сам себя: опять я будто бы их обижаю. Я вроде бы и хотел обидеть, но почему-то совестно стало. И как-то нечестно по отношению к ним. Поэтому я все-таки сказал, посмотрев на Льва:

– Я горжусь тобой, потому что ты спасаешь жизни людей. А тобой, – я перевел взгляд на Славу, – потому что ты очень талантливый художник. И вами обоими, потому что, учитывая очень плохие обстоятельства и большие риски, вы все равно взяли на себя смелость воспитать меня и… теперь еще Ваню. И если вам когда-нибудь захочется принять участие в чем-то таком, лучше об этом расскажите. Но не раздевайтесь.