Книга История Льва, страница 42 – Микита Франко

- Тебя подвезти?

Он снова покачал головой.

Оставив цветы и венки у креста, люди начали расходиться, и Лёва остался у могилы один.

Борясь с головокружением и противной липкой дурнотой, он присел на корточки, затем – опустился на колени, а когда и это не помогло – лёг, вытянувшись рядом со свежим холмом. Земля была прохладной, будто бы влажной, и Лёве становилось легче от её соприкосновения с лицом. Ему было очень плохо, но совсем не страшно, и даже не стыдно – вот так лежать посреди кладбища. Он думал, что, может быть, сейчас умрёт, и это хорошо – ему хотелось бы умереть. Ещё ему хотелось поверить, что существует загробная жизнь, в которой он встретится с Юрой, если умрёт прямо сейчас, но это казалось слишком сказочным, как детская история для малышей, поэтому о таком мечтать не получалось, и Лёва просто мечтал о смерти – о смерти, как прекращении боли.

Повернувшись на бок, к могиле, Лёва запустил пальцы в свежую землю и закрыл глаза, представляя, что это никакая не земля, а Юрина ладонь, что они снова переплетают руки, как тогда, утром. С закрытыми глазами, в тёмном пространстве собственного сознания, ему отдаленно мерещилось Юрино лицо, и Лёва пытался у него спросить, зачем он это сделал, а Юра, сначала такой размытый и будто бы схематичный, молчал, хитро улыбаясь (прямо как на своей могильной фотографии), а потом, совсем неожиданно, превратился в почти реального, почти ощутимого физически, и мягко сказал Лёве: «Ты что, с ума сошёл? Я бы этого никогда не сделал». И тогда Лёва спросил, как же он тогда умер, а Юра ответил очень серьёзно: «А я не умер. Они меня зарыли. Живого». Сказав это, он начал целовать Лёву в губы, страстно и жарко, как ночью, но вместо горячей сладости на губах Лёва чувствовал землю, а в груди, вместо радостного замирания, леденящий ужас. Разорвав поцелуй, Юра попросил: «Спаси меня, Лёва. Вытащи меня. Мне здесь страшно».

Лёва распахнул глаза, обнаружил себя лежащим у холмаи, перевернувшись на колени, начал разрывать могилу руками: земля противно забивалась под ногти, но он, не обращая внимания, рыл, как дикий зверь лапами.

- Я щас, Юр. Я щас, - лихорадочно повторял он при этом.

Он был уверен, что гроб закопан очень глубоко, он помнил яму – не меньше двух метров, но едва он раскидал по сторонам землю от холма, как показался деревянный ящик. Лёва потянул его на себя, и тот легко поддался, словно гроб и сам Юра ничего не весили. Из ящика доносился нервный, требовательный стук, и глухой Юрин голос умолял открыть. Лёва успокаивал его, что он уже здесь, что сейчас откроет, но никак не мог справиться с металлическими задвижками, что бы он ни делал – они не поддавались. Тогда Лёва потянул крышку на себя, ломая ногти о щель между крышкой и гробом, но и так не получалось: у него не хватало сил. А Юра бился внутри, умоляя о спасении.

Лёва вздрогнул, снова открыл глаза и понял, что всё это время не копал землю, что он проснулся не по-настоящему и не спасал Юру, и, перевернувшись, опять начал разгребать холм руками. Его трясло, колотило, он боялся, что всё снова не по-настоящему, что это бесконечный сон, не имеющий конца. Его душили тревожные мысли: «А что если гроб зарыт глубоко? Там было два метра, там было два метра, там было два метра…».

Он плакал и продолжал копать, уже понимая, что никогда не сможет разрыть могилу руками, что ему его не спасти: холм заканчивался, а ящик так и не появлялся, надо рыть вглубь, где земля плотно утрамбована, и в ней утрамбован Юра, а он живой, и Лёва точно знает, что он живой, он бы никогда так не сделал, он бы никогда так не…