Книга История Льва, страница 45 – Микита Франко

- Ты чё ревёшь? – не понял Лёва.

- Я думала, ты умрёшь, - всхлипнула Пелагея.

Лёва чуть не спросил, откуда она знает о его планах. Но, спохватившись, изобразил удивление:

- В смысле? Когда?

- Когда ты тут лежал, - пролепетала она. – И у тебя была температура сорок один. А папа сказал, с такой не живут.

- Ну… - Лёва смутился, словно был виноват в своей температуре. – Уже не сорок один, уже тридцать восемь. С такой живут.

- Ты же не будешь… опять?

- Что опять?

- Болеть обратно.

У Лёвы в груди неприятносжалось. Ему показалось, что он обманывает её.

- Я не буду… болеть обратно.

Она облапила его за шею, ткнулась носом и мокро прошептала:

- Ты меня напугал. И маму напугал. Ты даже папу напугал.

Лёва усмехнулся на этом – «даже папу», но Пелагея больно стукнула его кулаком по грудной клетке.

- Не ржи, я серьёзно!

Шутливо закашлявшись, Лёва ответил:

- Я не ржу!

Он хотел развеселить её этим кривлянием, но сестра смотрела с такой серьёзной, почти взрослой тоской, что он не решился продолжить дурачество. Он вдруг представил, как найдёт способ умереть, как сделает это, и тогда не он, а она, его сестра, придёт к нему на могилу, и будет лежать на земле, и рыть могильный холм руками, и грязь будет забиваться под её, а не под его ногти.

Лёва вздрогнул от этой картинки, застывшей перед глазами, раздраженно мотнул головой («Чё за бред в голову лезет?») и заверил Пелагею:

- Я скоро поправлюсь. Честно.

- Кто врёт, тот дурак.

- Я не вру.

Он протянул ей ладонь, а Пелагея звонко хлопнула по ней сверху – так они скрепляли все братско-сестринские договоры, возникающие между ними.

Успокоившись, сестра перебралась с Лёвиных колен поближе к маме, а Лёва, глянув на мать, спросил:

- Ты как?

Та опустила взгляд на свой живот.

- Да ничего вроде, стала часто толкаться…

Лёва заметил, что в последнее время мама на вопрос: «Ты как?» отвечает про свой живот, а не про себя. Правда, если быть совсем уж честным, то её обычно о нём и спрашивали – о животе. Будто беременная женщина превращается в одно большое пузо и перестаёт быть собой, со своими проблемами, со своими страхами, со своими радостями – личными, в отрыве от ребёнка.

Лёва, перебивая, покачал головой:

- Нет. Как ты?

Мама будто бы удивилась:

- Нормально.

- Дома всё хорошо?

Под этим вопросом он имел в виду: «Отец тебя не обижает?», и мама понимала, что он спрашивает именно об этом.

- Всё хорошо, - ответила мама.

«Соврала», - с грустью подумал Лёва.

Она взяла его руку, прижала к своему животу, и Лёва почувствовал лёгкий толчок. Он вспомнил, что это уже было раньше, в детстве: когда он, пятилетний, говорил: «Дай пять» и прикладывал руку к маминому животу. Пелагея всегда отзывалась.

Сейчас она, проследив за Лёвой, возмутилась:

- Эй, я тоже хочу!

Мама прижала ладонь Пелагеи к себе и сестра, выждав несколько секунд, завороженно протянула:

- Ва-а-а-у…

- Это жизнь, - сказала мама.

- Это жизнь, - произнесла сестра в тон ей.

«Это жизнь», - мысленно повторил Лёва.

Мама с сестрой просидели в палате целый час, до полудня, а потом, когда они ушли, почти сразу заявился Власовский. Деловой, как депутат, в рубашечке и с портфелем в руках. Принёс апельсины. Виновато сказал:

- Не знал, что ты любишь, но апельсины вроде любят все.

- Кроме аллергиков, - усмехнувшись, добавил Лёва.

Он испугался: