Онлайн книга «История Льва»
|
Чьи-то руки сдёргивают его с могилы и прижимают к себе, к большой широкой груди. Руки сильные и пахнут железом, а жесткая ткань рубашки – табаком и одеколоном. - Тихо, тихо, - произносит низкий голос над его ухом. Такой знакомый голос. Лёва дёргается в чужих руках, задирает голову. - Папа? - Успокойся, - не просит, а почти приказывает отец. - Он живой! – сообщает ему Лёва, надеясь, что вместе они справятся быстрее. Отец ведь гораздо сильнее! - Не живой. - Они зарыли его живым! - Нет, Лев. Успокойся. От металлической уверенности в тоне отца Лёва действительно начинает успокаиваться. Родители выводят его с кладбища, усаживают в их старый москвич: мама садится назад, вместе с Лёвой и укладываетего к себе на колени. Ещё несколько раз он лихорадочно вскидывается и начинает спрашивать, уверены ли они, что Юра умер, и услышав: «Да, да, уверены» на какое-то время затихает. Мама держит ладонь на его лбу и негромко сообщает отцу: - Он весь горит. Вези в больницу. Отец что-то ворчит в ответ, но сворачивает на другую улицу.
Лёва и ____ [16-17] Первые два дня в больнице Лёва не запомнил: он то просыпался, то снова впадал в поверхностное дремотное состояние, через которое улавливал фрагменты происходящего вокруг: больничная палата, два мальчика на соседних койках – младше, чем он, может быть, как Пелагея, мамино лицо, она держала руку у него на лбу, кто-то менял стаканы с водой на прикроватной тумбочке, и Лёва, просыпаясь, жадно пил, прежде чем снова провалиться в разорванные черно-белые сны. В этих снах он ходил за Юрой по бесконечному лабиринту в тщетных попытках догнать: иногда Юра скрывался за поворотом и пропадал, как будто бы навсегда, а иногда снова появлялся – всегда чуть впереди, махал рукой, маня Лёву за собой, и снова исчезал, едва тому удавалось приблизиться. На третий день у Лёвы начали появляться первые оформленные мысли. Открыв глаза, он с тревогой подумал: «Я в больнице. Что случилось?». Словно отзываясь на его страх, в палату вошла медсестра и, пройдя к койке, потянула с него одеяло. В руках у неё был градусник. Лёва, оторвавшись от подушки, повернулся к девушке лицом, и она неожиданно расплылась в улыбке: - О! Уже полегче? Приподняв его руку, она сунула ему подмышку градусник, и Лёва на секунду разозлился: почему она с ним, как с немощным – он что, сам не может поднять руку? Слабость была такая, что возражать и злиться вслух не получалось, поэтому он позволил поухаживать за собой: медсестра поменяла воду, взбила подушку, поправила одеяло, проверила градусник («38,1! Это отлично» - «А сколько было раньше?» - «Больше сорока»). Когда она вышла из палаты, Лёва с неловкостью посмотрел на своих соседей: два мелких пацана, навскидку не старше восьми и десяти лет. Они с любопытством разглядывали его в ответ, пока другая медсестра, не Лёвина, а хмурая и тучная взрослая женщина, не увела их на завтрак. Добрая медсестра принесла Лёве завтрак прямо в палату: овсяная каша на воде, хлеб с маслом и какао. Парень, чувствуя, как за два дня желудок свернулсяв трубочку, кинулся на еду, словно это пища богов, хотя каша напоминала клейстер, масло было противно-желтого цвета, а какао – с пенками. Сытый и выздоравливающий, он даже подумал, что жизнь не так уж и плоха, но из столовой вернулись его соседи: пацаны начали ругаться из-за раскраски с машинками, мол, один с другим не поделился, и в ходе перепалки Лёва услышал: «Юра, ты всё время жадничаешь!» – это старший сказал младшему. От упоминания Юриного имени Лёву словно откинули назад, с силой толкнули в глухую черноту из стыда и боли. А было стыдно, ужасно стыдно: ему всего лишь принесли еду, а он подумал, что жизнь налаживается. Это предательство: из-за какой-то каши с какао он чуть было не забыл, что Юра умер. |